Гребенников кратко рассказал о состоянии работ и сел.
Журба заявил, что лед, конечно, тронулся, за два года сделано на площадке много, — кому-кому, а ему, Журбе, это видно лучше, нежели другим, — но приближение срока окончания работ первой очереди стало кое-кого успокаивать. Между тем, именно в этот последний период строительства никакого успокоения быть не должно.
— Что же касается коксохима, то здесь работушку пустили на самотек. И в этом вина начальника строительства, вина главного инженера. Таково мнение парткома.
Гребенников поморщился.
«А все-таки никто, по чистой совести говоря, не любит, когда его протирают наждачком...»
— А где был партийный комитет? — огрызнулся Гребенников.
— И партийный комитет в ответе. Но признай, товарищ начальник строительства, что коксохимом ты никогда по-настоящему не занимался, на этот участок ты и Бунчужный смотрели сквозь пальцы.
— Сквозь пальцы не смотрели, но занимались меньше, чем основными цехами. Считаю, однако, что горячки пороть нечего.
— Коксохим — не пустяковое дело, товарищ Гребенников, — заметил Абаканов. — Металлургический цикл начинается не с доменного цеха, а с коксового завода. Без кокса и газа мы не получим ни чугуна, ни стали, ни проката. На привоз рассчитывать нечего.
Все это было правильно, абсолютно бесспорно, и это еще больше обозлило Гребенникова. «Отчитывают, будто мальчишку...»
Приняли решение бросить на участок лучших агитаторов, прикрепить Женю Столярову для работы с комсомольцами и молодежью, составили график работ.
— Коксохимом я займусь сам! — заявил Гребенников. — Прошляпил — и выправлять буду сам. И, раз так, то ждать приезда специалистов не будем. Попробуем обойтись теми, что у нас есть.
На этом заседании парткома обсудили заявления Старцева, Ванюшкова и Столяровой. Кандидатский стаж Ванюшкова и Старцева истек несколько месяцев назад, ребята работали хорошо, политически были подкованы, и их следовало принять в партию. Решили рекомендовать общему собранию принять в кандидаты Женю Столярову.
Начались подготовительные работы, земля была тяжелая и жирная, как вакса.
«И это пятый штык... — думал Гребенников, глядя на выемку земли под фундамент коксовых печей. — Что будет дальше?»
Он сидел на бревне и смотрел на землю. «Да... Сожми в кулаке — пойдет вода. Называется, завод ставим! И кто, в самом деле, выбрал под коксохим такое место? И вообще... Коксохим у нас — другое государство... Не действует ли телеграмма?..»
Он высказал опасения насчет грунта французским консультантам.
— Но экспертиза грунтовых горизонтов? Заключение вашего эксперта Плоева? — пытался успокоить двадцатитрехлетний инженер Люсьен, пользуясь услугами своего старшего товарища Шарля Буше как переводчика.
Пришлось еще раз вызвать «скорую помощь».
В сентябре приехал Плоев. Консультант обошел площадку коксохима с неизменной палочкой и, как врач, которого некстати потревожили беспокойные родители, постарался отделаться возможно скорее.
— Но... что с... водой? — спросил Гребенников.
— С водой? На то осень...
— Профессор, вам — шутить, а нам — строить.
— Генеральный план утвержден ВСНХ. Что вас смущает?
— Грунт!
— Грунт? Выдержит. А бетонировать надо при любом грунте.
На том расстались. Вскоре дошли до намеченной глубины котлована. Собственно, вопрос был ясен: два с половиной килограмма нагрузки на один квадратный сантиметр грунт выдержать не мог, даже при бетонировании котлована. Это подтверждали свои гидрогеологи и свои геологи. Пробная забивка свай лишний раз подтвердила опасения: сваи полезли в грунт, как спички в мыло. Но Гребенников по опыту знал, что если остановить работу и начать разведки нового места, а затем попытаться утвердить новую площадку, начнутся бесконечные выезды комиссий, споры, и это в конечном счете затянет строительство коксохима на непределенный срок. Следовало найти другое решение.
Гребенников созвал совещание. Пришли французские консультанты, гидрогеологи, инженеры-строители, сибирские и украинские печеклады. Совещание проходило во временном клубе коксохима. Он был из легкого дерева, плохо сработанный, с перекосившимися за лето рамами. «Другое государство... И почему нас никто до сих пор по башке не стукнул?»
— На болоте ничего не построишь! — сказал десятник Сухих, выдвинутый Гребенниковым на должность прораба.
— Постой! Откуда у тебя, товарищ прораб, болото взялось? Почему воду сюда спускать позволил? — наступал Журба, не глядя на Сухих, с которым был в натянутых отношениях с первых дней стройки.
В защиту прораба выступил Шарль Буше. Начались исторические разведки, помянули Плоева, охаяли площадку. Выругали Грибова, Радузева и мистера Джонсона, в которых видели главных виновников неудачного выбора места под коксохимический завод.
— Их надо привлечь к ответственности, — предложил парторг коксохима Суслов. — Чего в самом деле? Пусть отвечают.
— Привлечешь... Как же... Джонсон давно смотал удочки... — заметил Сухих.
— Этот смотал, а есть те, что рыбачат...
— Остается одно: пересчитать нагрузку печей! — сказал Буше. — При уменьшении нагрузки до одного и семидесяти пяти сотых килограмма на один квадратный сантиметр можно допустить стройку без больших опасений.
— Уменьшить? Но... это значит пересчитать производительность! — рубнул Гребенников.
Совещание выбиралось из колдобин на дорогу, завязалась словесная перестрелка. И все время, пока она шла, Женя Столярова, недавно появившаяся на коксохиме, ощущала на себе глаза француза. Она видела его не первый день; он честно относится к работе, но многое не нравилось в нем, даже больше — отталкивало, хотя Шарль Буше держался в высшей степени корректно.
— Одно из двух: либо пересчитать, либо — другая площадка. Третьего выхода нет! — категорически заявил Буше.
— Нет! Должен быть третий выход! — настаивал Гребенников.
Снова возвратились к первоначальному проекту, к планшетам, водили по ним никелированными наконечниками карандашей.
— Попробуем немного передвинуть завод на северо-восток, — предложил Люсьен. Он подчеркнул слово «немного», точно предложение его являлось техническим компромиссом.
— Инженер, меня удивляет ваше предложение, после того что сказал начальник строительства, — вмешался Журба. — Передвинуть — значит нарушить генеральный план, бросить то, что сделано, затянуть стройку, отступить перед трудностью. Надо искать другой выход.
— Друзья мои, согласитесь, выбор площадки...
Шарль Буше обращался ко всем, но его живые, как у мыши, глаза смотрели только на Женю.
Наступила пауза.
Потом Буше стер улыбку с губ и сказал сухим голосом:
— Я позволю напомнить более раннее заключение о грунтах. Эти материалы имеются в архиве строительства за 1916 год. Еще тогда ваши гидрогеологи, работавшие по поручению акционеров, дали заключение о площадке как о месте ненадежном. Коксохимический завод ставить на логе нельзя. Почему не послушались? Кто отменил заключение?
Шарль наступил на больное место.
— Выводы? — сурово спросил Журба, вспоминая свои первые впечатления о площадке.
— Я уже сказал...
— С ними нельзя согласиться. О перерасчете печей или о перемене площадки теперь, когда доменный сходит с чертежа на грунт, не может быть речи. Не забывайте, что уже отрыт котлован, что многое сделано в цехе конденсации. Коксохим должен стоять здесь, и мы обязаны к сроку обеспечить свой доменный цех своим коксом!
— Да, товарищи, коксохим должен стоять здесь. Подумайте о технических предложениях и доложите мне. Даю два дня срока.
Гребенников закрыл совещание, на котором ни к чему не пришли.
— Я не помешаю вам?
Женя оборачивается: Шарль кланяется как-то необычно, старомодно. Женя останавливается.
Утро, хотя и не солнечное, но и не хмурое. Женя идет по площадке. Вот там — ее доменный. Коксохим еще чужой...
— Не смею задерживать. Разрешите немного проводить вас, хочу поделиться впечатлениями. Совещание оставило у меня нехороший осадок. В сущности, у нас нет разногласий. У нас одна цель. Вопрос в выборе средств. И в тактике. Товарищ начальник строительства отстаивает наиболее трудный вариант глубокого бетонирования. Место явно неудачное.