На одно дальнее строительство привезли трактор. Везли его долго, целый год. Все затрудняло его путь: и короткая навигация, и бездорожье, и аккуратная переписка, и прочие факторы. И вот когда он наконец прибыл, выяснилось, что в моторе нет вкладышей. Как-то он нехорошо застучал, мотор. Немелодично. Заглянули куда надо, действительно, вкладышей нет. То ли на них сэкономили гривенник с алтыном, то ли план перевыполнили и в спешке кое-чего недопоставили. Но факт налицо: трактор есть, но ездить на нем нельзя. Как быть? Строители пошли на радиоузел и выругались в адрес поставщика четким телеграфным языком. Поставщик намек понял, и действительно, через какой-нибудь месяц специальный самолет доставил новый двигатель. Именно целый двигатель и даже с вкладышами, поскольку страна у нас богатая, возможности неисчерпаемые и разбрасываться по мелочам никто не собирается. Действительно, кто там будет считаться! Строители пошли на рацию, сказали спасибо и вежливо спросили: а что делать с тем мотором? Он же новый! Но поставщик на глупые вопросы не отвечает — экономит слова. Эта веселая экономика напоминает кавказское застолье, где просто неприлично спрашивать, сколько выставлено бутылок вина. Пей, и все! И строители выпили.
Теперь скажите чистосердечно: можно ли говорить о бережливости с этими хорошими людьми? Они же вас засмеют. Какая бережливость? Сидели без дела, получали ни за что деньги и в придачу получили лишний мотор, который хочешь выкинь, а не хочешь — как хочешь!
Продукт бывает «моим» и «казенным». Ну «мой» — это «мой». Тут каждому ясно. А «казенный», оказывается, имеет еще одно свойство: ценность его, оказывается, ни при чем. Ни физика, ни химия, ни технология. Тут сплошная юриспруденция. Тут продукт является уже не продуктом, а поводом для наказания.
— Ко мне, контролеры! У этого несчастного накопились сверхнормативы!
— Ага! — сладострастно кричат контролеры и слетаются жечь прекрасные вещи — радиодетали, дерево, железо, пластмассу.
— Ага! — кричат контролеры. — Штраф. Ему штраф, а нам премиальные! Штраф не мой, а премиальные мои! Ату его!
Слушайте, а может, пускай он лучше продаст эти сверхнормативы? Простое же дело. Радиодетали — радиолюбителям, дерево — строителям, железо — колхозам, пластмассу — на дамские гребешки. А? Нельзя! Никак нельзя! Стихия будет. Лучше нехай оно горит огнем.
Есть такая статья — даешь металлолом. Сдашь — никто тебе спасибо не скажет, а не сдашь — пеняй на себя. А у него нету. Нет металлолома, и все! И вот, чтобы не пенять на себя, умный директор по тайным каналам, которые известны не только любому агенту ОБХСС, но каждому юному чиновнику, едва достигшему молочно-восковой спелости, — по этим скрытым от ведомостей каналам директор покупает два вагона металлолома, пригоняет к себе, оплачивает разгрузку-перегрузку грузчикам, которые делают вид, что что-то делают, выдерживает с недельку у себя на подворье эти вагоны и, благословясь, отправляет их назад туда, откуда взял, как говорится, не распечатав.
После чего директору засчитывают сдачу металлолома, он облегченно вздыхает и идет домой, не забыв щелкающий выключатель.
Тут получается как в хорошем ресторане: мухи — отдельно, котлеты— отдельно. С одной стороны, бережливость, с другой — расточительство.
Рассматривая и то и другое с этической стороны, нельзя не прийти к выводу, что расточительство более привлекательно для усвоения. Потому что в отличие от тихой, неброской, умной бережливости расточительство есть громогласный, необузданный шалавый заменитель разумного размаха. Это имитация деятельности. Это бравурная опера, в которой на двенадцати боевых слонах везут дырку от бублика. Двенадцать боевых слонов украшены обязательствами доставить данную дырку на полчаса раньше срока, гремят литавры, и публика умильно вытирает слезы, вызванные неслыханным размахом. Почем спектакли, граждане? Сколько стоит слон? Неужели не дороже дырки?
Сапоги на плече — это психологическое явление. Это особая философия и особая этика. Вот, мол, каким образом наживал богатство.
Моральный облик продукта таков, что он постоянно молчит, что бы с ним ни делали. Сдирают сталь в стружку, а он молчит, сливают бензин на землю, а он молчит, уходит лес в океан — молчит…
Я хотел бы видеть хотя бы одного человека, который с легкой душой упустил бы в океан свою личную табуретку. Ну уж бог с ней, с табуреткой — коробок спичек! Хотел бы я видеть гражданина, который вылил бы на землю что-нибудь жидкое из бутылки, оплаченной трудовыми сбережениями. Или дяденьку, который покупает карандаши с целью свести их в стружку. Не встречал. И не встречу. И никакой контролер не поможет. Потому что продукт, как мы уже выяснили, бывает «мой» и не «мой». «Мой» кричит, а не «мой» молчит. «Мой» оплачен, а не «мой» отхвачен. Улавливаете разницу?
Однако не будем субъективными идеалистами. Никакой такой двойственности у продукта нет. Он един, как таблица умножения. Это наше отношение к нему двойственно. Свой — направо, казенный — налево.
Отсутствие вкладышей в казенном тракторе и отсутствие серебристых ковриков в розничной продаже есть вещи одного ряда. Волокита с казенным металлоломом и волокита с каким-нибудь личным делом — два близнеца из одной губернии. Время, расточаемое ведомственной неразберихой, и время, расточаемое отдельной личностью, берется из одного и того же мешка. Мы же расточаем наше замечательное время, а оно у нас одно, другого не будет…
Человека можно вынудить ходить пешком при живом лифте. Но добровольно он на это никак не согласится, даже если его убедить цифрами облэнерго.
Что же остается от интересной философии, убеждающей нас носить сапоги на плече и сидеть впотьмах? А ничего не остается. Перерасход остается. Казенные сапоги на ногах, а свои на плече. Вот что остается. «Уходя, гасите свет» остается. И три копейки экономии на рубль потерь.
Халтура рождает халтуру. Не было еще случая, чтобы она родила что-нибудь другое. Работник, которому велят списать новенький мотор, не может проникнуться уважением ни к сырью, ни к труду, ни к времени, из коих этот мотор состоит.
Я касаюсь только моральной стороны вопроса. Так вот, интересно, что можно сказать о бережливости, сжигая сверхнормативы? Только одно: «Уходя, гасите костры!» Что можно сказать о бережливости, оставив на дне водохранилища миллионы кубометров древесины? Только одно: «Берегите лес от пожара!»
Бережливость — опора экономики, ее элементарная сущность. Экономия — это наращивание продукта. Не сколько сэкономил, а сколько истратил, не сколько недодал, а сколько растранжирил! Вот что надо считать! Мы же смотрим на бережливость не с того конца! Бережливость заключается не в том, чтобы уменьшить ложку, а в том, чтобы не пролить суп! И главная особенность бережливости состоит в том, чтобы трезво оценивать реальные вещи и, оценивая их, размышлять хотя бы на полгода вперед.
Даже Манилов — уж на что был мечтатель-идеалист — и тот, бывало, нет-нет да задаст вопрос: мол, будет ли сия негоция способствовать дальнейшим видам России?
И еще есть у бережливости одна особенность. Она воскрешает забытое мещанское слово «жалко». Слово, конечно, сентиментальное и, может быть, неуместное перед лицом божественного размаха. Но ведь действительно жалко! Я ведь тоже идеалист вроде Манилова. Хорошо бы, мол, выстроить мост, а чтобы на нем такие павильоны бытового обслуживания, а в них бы, павильонах, мужики бы торговали. А кругом природа. Такая родная природа, не тронутая поспешным ведомственным топором.
Да. Жалко.
Жалко строить завод на прекрасном берегу прекрасного моря, там лучше построить санаторий. Потому что природные богатства надо жалеть. Жалко!
Жалко засыпать пустой шахтной породой великолепный чернозем. Его не так уж много на планете. Жалко!
Жалко перекрывать реку, заливая пойменные земли без особой необходимости. Жалко!