— Дай сюда, — голос Люсиль был тихим, но твердым, порвала подол своей некогда элегантной мантии. Полоска темно-синей ткани, теперь грязная и мокрая, стала импровизированным бинтом. Она ловко, с неожиданной нежностью, перевязала окровавленную ладонь, стараясь не задеть осколки. Пальцы касались кожи — ледяные, но удивительно аккуратные.
Тишина за баррикадой из книг была зловещей. Метель стихла. Слышались только тяжелые шаги и хищное сопение где-то совсем близко. Демоны искали.
Люсиль не поднимала глаз от перевязки. Говорила шепотом, будто боялась, что слова привлекут твари:
— Я… я его люблю, знаешь? — не назвая имени. Не надо было. Марк. Его образ висел между ними — дерзкий, яростный, живой. — С первого курса. Когда он вломился на лекцию по Иллюзиям, весь в саже после взрыва в лаборатории рун, и заявил, что это "просто фейерверк". — Губы дрогнули в попытке улыбнуться, но получилась лишь гримаса боли.
Серж смотрел на склоненную голову девушки, бледную шею, по которой стекала капля пота, смешанная с пылью. Его голос прозвучал удивительно спокойно, сухо:
— А я — Кларисс. — не смотрел на нее, а в темноту за стеллажами, где маячили движущиеся тени. — С того дня, как она вломила мне по лицу целительным скальпелем за то, что я назвал ее "рыжим торнадо". — попытался усмехнуться, но лишь сжал зубы от боли в руке. — Кажется, мы оба… идиоты. Любим тех, кто любит других, но не замечает нас.
Этот простой, страшный вывод повис в пыльном воздухе. Они знали. Все знали. Марк и Кларисс. Их собственную безнадежную влюбленность. И они сами это знали, просто прятали глубоко, под слоями дружбы, учебы, приключений. До этого момента. До края гибели в библиотеке, пожирающей души.
Глаза их встретились. Не с вожделением. С горьким, до боли чистым пониманием. Они были двумя островами в океане ужаса, потерявшими свои маяки. В глазах Люсиль стояли слезы — не только по Марку, но и по этой нелепой, жестокой ситуации. В глазах Сержа — усталость и та же щемящая жалость к ней, к себе, ко всему.
И тогда, движимые не страстью, а волной невыносимой нежности и печали от осознания, что следующий шаг демонов может стать последним, они наклонились друг к другу. Поцелуй был коротким. Тихим. Горьким, как пепел. Не было огня, лишь ледяное прикосновение губ, дрожь и ощущение чужого тепла, которое так отчаянно хотелось, но которое принадлежало другим. Это был поцелуй-прощание. Поцелуй-извинение. Поцелуй двух потерянных душ, делящихся последним, что у них осталось — человеческим теплом перед лицом нечеловеческого ужаса. В нем не было будущего. Только щемящая боль настоящего.
Они оторвались одновременно. Не смущенные. Опустошенные. В глазах Люсиль еще стояли слезы, но теперь в них читалась хрупкая решимость. Серж кивнул, его рука с осколками-звездами непроизвольно сжала ее пальцы на мгновение. И в этот миг из-за угла ближайшего стеллажа донеслось низкое, похожее на скрежет камней, рычание. Следом — шарканье когтей по каменному полу.
Они нашли.
Без слов, одним движением, Серж и Люсиль рванулись вглубь лабиринта павших книжных шкафов, оставляя за собой лишь шелест страниц-свидетелей и холодный след отчаяния на пыльном полу. Битва за выживание только началась.
Рычание Хранителя перешло в грохочущую ярость, от которой задрожали уцелевшие витражи. Но это был не звериный вопль. Это были слова. Древние, гортанные, полные такой ненависти, что воздух вокруг него закипел черными пузырями, как смола.
— Где они?! Эти мерзкие дети. Книги. Мои чудесные книги, он наказание будет нам за несоблюдение всех протоколов и контрактов. НАЙДИТЕ ИХ!
Его мертвенно-бледное лицо, искаженное бешенством, начало плыть. Восковые черты расползались, как свеча под паяльной лампой, а потом стягивались обратно, формируя знакомое, "человеческое" обличье — высокий лоб, седые бакенбарды, ледяные глаза. Но теперь в них горел не расчетливый холод, а адское пламя утраты и ярости. То же самое происходило с Кандальщиком и "сурком". Их хищные, искаженные черты сглаживались, принимая облик изможденных слуг в потрепанных камзолах, но движения оставались резкими, птичьими, а в глазах светился все тот же нечеловеческий голод.
С потолка, из самой темноты сводов, спустились цепи. Не железные, а сплетенные из теней. Они двигались сами, как живые змеи. Цеплялись за опрокинутые стеллажи, за груды книг, за полузасыпанных пылью пленников, которые не успели сбежать или предпочли мнимую безопасность хаосу. Цепи бесшумно вытаскивали людей-тени, как рыбаки вытаскивают улов. Те не сопротивлялись. Их глаза были пусты, будто сознание давно утонуло в иных мирах. Цепи укладывали их обратно за столы, открывали перед ними новые, нетронутые фолианты. Руки пленников автоматически тянулись к страницам.