Голубые кристаллы глаз Агаты не моргнули. Только свет в них замерцал, как отблеск далекой звезды в разбитом зеркале. Ветер подхватил горсть черных лепестков, унес в серую даль. Тишина повисла тяжелее камня. Ответа не было. Только два горящих кристалла в лице пепла и бездонная тишина мертвого особняка, хранящего свою страшную тайну.
Люсиль беззвучно плакала. Серж упал на колени, сжав кулаки до побеления костяшек, его спина, перетянутая светящимися швами, напряглась под грузом невыносимой вины. Агата… лишь смотрела. Потом её взгляд дрогнул. От его слов, как будто невидимый кол вонзился ей в то, что когда-то было сердцем. Сияющие голубые глаза прикрылись на мгновение, тогда руки — хрупкие конструкции из пепла и праха — медленно отделились от груди. Пальцы, теряя форму, осыпаясь темным снегом, потянулись к Сержу. Один пепельный палец коснулся его щеки. Легко. Как прикосновение паутины. Оставил черный след — печать скорби и прощания.
Потом ее взгляд, вспыхнув ярче, устремился к огромным, мрачным дверям особняка. Оттуда, из щели между створками, хлынул свет. Не золотой, как прежде. Голубой, чистый, разрывающий ткань мироздания. Свет бил лентами, искрами, вырывающимися наружу с силой прорывающей небо. Пространство завихрилось, воздух загудел. Портал! Знакомый до боли, разверзся прямо перед ступенями.
И из него вывалились двое: Марк и Кларисс, студенты. Рухнули на каменные ступеньки, сплетенные в объятиях, покрытые сажей, с обгоревшими краями одежд. На груди Кларисс, туго прижатый к ней рукой, висел Маховик Времени. Сквозь хрустальные стенки просвечивала лишь белесая, мертвенная пустота. Песок Хроноса истек, цена заплачена до капли.
Они подняли головы, задыхаясь, вытирая копоть с лиц и увидели, Люсиль, застывшую в немом крике надежды. Сержа, на коленях с черной печатью на щеке, между ними несколько метров всего.
Тишина, лишь свист ветра в запущенном саду. Четыре пары глаз встретились. Неверие. Шок. Боль. Надежда, такая хрупкая, что казалось, она разобьется от вздоха. Потом вскрикнул Марк, резкий, дикий, животный вопль радости и освобождения. Он сорвался с места. Кларисс — следом, ее рыжие космы развевались. Серж и Люсиль вскрикнули в ответ, инстинктивно рванувшись навстречу. Они схлестнулись у подножия ступеней. Круг из четырех тел. Плач. Смех, прерываемый рыданиями. Объятия, такие крепкие, что кости трещали. Похлопывания по спинам, по плечам — проверка на реальность. Слова, сбивчивые, прерывистые:
— Живы… Вы… Как?… Не верится…
— Как было страшно потерять вас ребята!
Марк подхватил Сержа, раскрутил его в диком танце облегчения, смахнул слезу тыльной стороной ладони, поправил свои разбитые очки со знакомым, дерзким, но теперь смягченным до неузнаваемости выражением лица.
— Архивариус! Живой, черт возьми!
Люсиль и Кларисс обнимались, прижимаясь лбами друг к другу, их плечи тряслись от рыданий и смеха, глаза блестели, глядя на ликующих парней. Все обиды, все недомолвки, вся боль — смыло волной чистой, животворящей радости воссоединения.
Агата наблюдала, пепельное лицо, наполовину уже осыпавшееся, хранило милую улыбку принятия, без зависти или печали. Глубокого, безмолвного удовлетворения, работа была сделана. Они были вместе, целые, закалённые силой.
Кларисс осторожно, благоговейно, подошла к ней — в зелёных глазах океан благодарности и немой боли. Взяла за руку Марка, потом протянула руку к Сержу, кивнула Люсиль, включая ее в круг. Голос, когда она заговорила, был тихим, но звучал с победоносной дрожью, нотками боли и скорби:
— Мы пережили много жизней, прежде чем научились управлять неотвратимой судьбой, — сжала руку Марка, взгляд скользнул по Сержу и Люсиль. — Но теперь мы знаем: чтобы ни случилось… — сделала паузу —…Мы будем вместе. Ты не разрушила наши жизни, Агата. Ты скрепила наши сердца. Закалила. Огранила нас, словно бриллианты.
Агата коротко кивнула. От движения половина тела, плечо рассыпались темным дождем. Сердца четверых сжались в унисон. Боль. Немыслимая боль от невозможности остановить это.
— Агата, пожалуйста! — Кларисс бросилась вперед, инстинктивно протягивая руки, чтобы обнять, удержать. — Просто живи! ХВАТИТ! — голос сорвался на крик. Но руки, замерли в сантиметре от того, что осталось от подруги, ее пальцы дрожали в пустоте. — Просто… будь рядом… — выдохнула, слезы текли ручьями. — Он когда-нибудь сам поймет… Мы это видели… Правда…
Голубоглазая пустота печально улыбнулась. Последней, кроткой улыбкой. Из единственного оставшегося ярко-голубого глаза выкатилась слезинка. Капля чистого, концентрированного света и хрусталя. Упала на ступеньку перед рассыпающимся телом с глухим звоном и застыла. Не как стекло, а сгусток застывшего времени. Внутри, как в миниатюрном телескопе, было видно… мир. Идиллический, невозможный. Розовые облака и плывущего сквозь них, величавого и спокойного, Левиафана. Не зловещий символ рока, а знак мира. Знак того, что где-то существует покой.