Люсиль, наблюдая эту сцену, обреченно опустилась на стул у одного из длинных читальных столов, покрытых темно-зеленым сукном. Подперла подбородок ладонью, ее бледные глаза следовали за Марком. Высокий, гневно жестикулирующий, такой живой и настоящий на фоне застывшего величия библиотеки и ледяного Хранителя. «Красивый дурак», — подумала она с невольной нежностью, задерживая взгляд на линии его напряженной челюсти, на том, как свет играет в его темных, взъерошенных волосах. Он был как глоток свежего воздуха в этом затхлом, пусть и прекрасном, склепе знаний. Пальцы девушки бессознательно поиграли с краем мантии, пытаясь отогнать внезапно накатившую волну тепла к щекам.
Агата вошла последней, не стремилась ни к стеллажам, как Серж, ни к столу, как Люсиль, ни в водоворот спора, как Марк и Кларисс. Она словно проплыла на второй этаж по широкой, плавно изогнутой лестнице, легкие шаги не оставили следа на глубоком ковре. С галереи открывался еще более захватывающий вид на бескрайнее книжное море, залитое тем же странным, нерукотворным золотым светом. Остановилась у балюстрады, ее вишневые глаза медленно скользили по залу, по фигурам друзей, по неподвижной фигуре Хранителя, по другим редким посетителям — нескольким молчаливым фигурам в темных одеждах, сгорбленным над столами в дальних углах.
Она отмечала все. И прежде всего — ту самую изнуренность, о которой думала раньше. В слишком глубоких тенях под глазами у молодого клерка, переписывающего что-то у окна. В болезненной прозрачности кожи пожилого мага, листающего фолиант с дрожащими руками. Даже в осанке самого Хранителя — за безупречной выправкой угадывалась какая-то нечеловеческая усталость, тяжесть веков, которые он явно не мог прожить. Люди здесь выглядели не просто уставшими. Они выглядели высушенными. Как будто сама библиотека, это прекрасное, светлое чудо, тихо, неумолимо высасывала из них капельку жизни с каждым вздохом, с каждым прочитанным словом. И было в этом что-то глубоко, неестественно потустороннее. Тиканье невидимых часов? Или просто кровь, стучащая в висках от непривычной тишины? Агата не могла сказать наверняка. Но холодок, пробежавший по ее спине, был совершенно реален. Ее рука непроизвольно сжала хрустальный амулет под одеждой, почувствовав его привычное, тревожное тепло.
Тишину библиотеки разорвал резкий, сухой щелчок пальцев Хранителя. Звук, казалось, отозвался эхом в самых закоулках бесконечных стеллажей. Из-за темной арки, сливавшейся с тенями книжных шкафов, метнулась фигура. Двигался с пугающей, птичьей резвостью — поджарый, сгорбленный мужчина в потрепанном камзоле цвета запекшейся крови. Лицо было узким, с хищно загнутым носом и маленькими, невероятно острыми глазами, которые мгновенно оценили каждого. Он потирал длинные, костлявые пальцы, словно предвкушая работу. Это был Кандальщик.
Не было слов, не было предупреждения. Только серия быстрых, отточенных движений. Кандальщик щелкнул пальцами у запястья Марка, потом Кларисс, Люсиль — и на каждом, с тихим звенящим звуком, словно выкованным из самой тьмы, сомкнулись браслеты из черного обсидиана. Они были холодными, как лед, и на их гладкой поверхности тут же зажглись приглушенные, зловещие руны — тускло-багровые, как засохшая кровь.
Хранитель шагнул вперед. Его безупречная осанка вдруг показалась неестественной, как у марионетки. Кожа на лице, прежде просто бледная, теперь отливала мертвенным, восковым блеском. Голос, когда он заговорил, потерял ледяную вежливость, обнажив бездонную, древнюю пустоту и холодную, всепоглощающую жадность:
— А теперь… к сути вашего нахождения здесь, пылинки. — растянул последнее слово, и оно повисло в тихом воздухе, тяжелое и унизительное. — Читайте. Переписывайте. Каждое прочитанное слово, каждый вдох страха, каждая капля вашей жалкой, мимолетной жизни… — медленно провел рукой по корешкам ближайших фолиантов, и те слабо засветились изнутри, будто в них зажглись крошечные звезды. — …кормит эти миры. Эти вечные, ненасытные, избранные миры. Вы — топливо. Скромное, но необходимое. Гордитесь.
Его монолог прервал шум из прохода между стеллажами. Сотрудник с повадками сурка — низкорослый, юркий, с бегающими глазками — тащил за шиворот Сержа. Архивариус висел в его руках как тряпичная кукла, без сознания. Лицо его было пепельно-серым, глаза запали, губы синие. Он выглядел высушенным, будто годы жизни вытянули из него за минуту. Но самое страшное — это был его браслет. Где у других горели тускло-красные руны, его обсидиановый обруч переливался чистым, теплым золотом, в центре которого пульсировал змеевидный изумруд невероятной яркости. Драгоценный камень жизни, выкачанной за считанные мгновения.