ТАЙНА ИСПОВЕДИ
ГИМНАЗИСТ первоклассник Балушка был мальчик добросовестный и потому еще накануне исповеди красивым почерком записал все свои грехи на листочке, вырванном у соседа из тетради по чешскому языку. На другой день в девять часов утра, решив арифметическую задачу и сдав тетрадь учителю, Балушка добавил в список своих грехов еще один: «Списал задачу по арифметике». Этот честный мальчик внимательно слушал наставления учителя закона божьего насчет того, что к самым тяжким грехам относится обман преподавателей, а списывание по своему значению — почти что смертный грех.
— Так и знайте,— уверял гимназистов законоучитель на последнем уроке закона божьего,— чем больше человек согрешил, тем строже и тяжелее будет он наказан. Если вы искренне не покаетесь в своих проступках, то на последнем суде напрасно будете жалостно стенать; тот, кто списывает, да покается в этом, или придется ему рыдать и жаловаться, не видя пощады. Нет греха, за который не будет своего воздаяния. Один час там окажется горше, нежели здесь сто лет страшных мук. Поэтому оплакивайте свои грехи, не подсказывайте, не списывайте и не обманывайте своих педагогов, дабы в день Страшного суда быть с блаженными.
— Прошу вас, коллега,— обратился недавно к законоучителю преподаватель математики,— на ближайшем уроке скажите первоклассникам, чтобы они меня не обманывали. Мальчишки ловко организовали списывание, и если даже весь класс хорошо выполнит письменную работу, все сделают одну и ту же ошибку.
Тогда законоучитель охотно принялся внушать первоклассникам, что они должны помнить о судном дне, когда будет гораздо больше значить простое послушание, нежели всевозможные человеческие ухищрения. А обман будет нетерпим. Списывание школьных задач на земле наказывают неудовлетворительным баллом и снижением отметки по поведению, а на том свете — бесконечными муками. Те, кто списывал, покайтесь с искренним намерением больше не обманывать.
И Балушка после ближайшего урока арифметики записал в свои грехи: «Я списал задачу по арифметике».
А в десять часов занес в список своих грехов еще новый: «Я — член тайного общества «Чертово копыто». Если уж исповедоваться, так исповедоваться во всем, чтобы как следует очистить свою душу. Когда же он покается, то станет грешить снова, оставаясь и дальше членом ужасного тайного общества, которое дает ему столько различных выгод.
Это и в самом деле было ужасное общество. Только мафия по своему значению могла сравниться с «Чертовым копытом». Жуткие тайные союзы китайцев ничего не стоят рядом с «Чертовым копытом», ибо «Чертово копыто» было обществом первоклассников для надувательства педагогов.
Наилучшие ученики класса состояли в этом обществе, и даже любимчики учителей, носившие им тетради с письменными работами домой для исправления. Один списывал у другого, один другому подсказывал, а когда они несли к квартире учителя тетради с заданиями, захватывали с собой чернила и перо и где-нибудь в подворотне исправляли то, что еще удавалось исправить.
«Чертово копыто» расставляло свои ужасные таинственные сети на уроках латинского и чешского, истории, естествознания, математики.
Ее членом был даже сын учителя латинского языка и тайком стирал в записной книжке отца крестики и иные плохие пометки у фамилий некоторых своих одноклассников.
В то утро, перед исповедью в десять часов в перемену на дворе встретились все члены общества, и председатель Каганек, сын учителя латыни, сообщил, что в одиннадцать, после уроков, они сойдутся у городских стен, где решат, как нужно вести себя на предстоящей исповеди.
— Мы поклянемся на Коране!.. (общество «Чертово копыто» было магометанским...)
Пришли все до единого, и расположились над садом «Фолиманка». У Каганека был турецкий пиастр, взятый из отцовской коллекции. Слова, написанные на монете по-арабски, должны были заменить Коран.
— Говори, о вождь!— сказал Вомар, который читал романы Майи.
— Уважаемые друзья,— произнес Каганек,— сегодня мы идем на исповедь. Я надеюсь, никто не окажется негодяем и никто нас не выдаст. Тот, кто собирается признаться на исповеди, что он член общества «Чертово копыто», пусть выйдет вперед, и я его застрелю!
— Но ведь существует тайна исповеди,— заметил Балушка, сознавая, что самый отчаянный драчун в классе — это он сам.— Во всяком случае, я в этом на исповеди признаюсь. Поп об этом раззвонить дальше не посмеет. Он должен для этого получить разрешение папы римского. А я грешить не намерен. Если ты хочешь, Каганек, попробуй пойди-ка против меня — я с тобой разделаюсь.
Председатель Каганек плюнул.
— Предатель! — патетически воскликнул он.— Всякий, кто тебя встретит, вправе убить тебя, как щенка!
В разговор вмешался Вулчек.
— Балушка исповедуется только попу. А без папы римского сказать об этом директору поп не посмеет. Он должен поехать за разрешением в Рим, а папа может еще и не позволить. Я однажды читал в журнале «Райский садик», как один человек признался на исповеди в убийстве купца, а назавтра должны были казнить невинного человека. Священник не мог ничем помочь, он обязан был хранить тайну исповеди. Тогда он телеграфировал в Рим, но, пока пришел ответ, невинного человека повесили.
Все заспорили, почему же настоящий убийца пошел не к судье, а к священнику.
Балушка за него вступился:
— Ведь он знал, что священник не имел права сказать кому-нибудь. А судья велел бы арестовать убийцу. Я — как тот разбойник. Но я покаюсь.
— А почему же все-таки?
— Потому что я боюсь попасть в ад,— ответил Балушка.
Все с любопытством на него посмотрели. Самого сильного мальчишку из второго класса, Калисту, одолевает, а сам в ад попасть трусит.
— Да почему ты ада-то боишься?
— Будто ты сам не боишься?
— Нет,— ответил Петерка,— не боюсь: у меня один дядя священник, а другой — викарий, они помогут, если совсем уж худо мне придется. «Впрочем,— сказал как-то дядя-священник отцу,— не так страшен ад, как его изображают». Оба засмеялись, и папа сказал, что там хоть в тепле сидишь.
— Видишь ли, это неправда,— взял Балушка ад под свою защиту.— Читал я в «Райском садике» рассказ об одном негодяе, который попал в ад. Он всю свою жизнь врал и в этом не каялся. Так черти ему всякую секунду язык отрезали. А язык за полсекунды опять отрастал. И снова его отрезали. И он сразу же опять отрастал. И снова его отрезали. И так всегда, целую вечность.
— Грешников там лижут огненными языками вонючие собаки,— добавил Ногач.— Я это видел у нас в церкви, там есть такая картина на потолке. А в грешные души там стреляют из пушек, потом кропят грешника святой водой, заковывают в цепи и льют ему в глотку разбавленное дерьмо.
— Ну вот это неправда,— отозвался Котва,— как это у чертей святая вода окажется?
— Они ее крадут,— попытался возразить Ногач. Котва толкнул его, сказав при этом:
— Не толкайся, болван, черт боится святой воды!
— Нет, не боится, и ты сам не толкайся! Хочешь, поборемся, а?
Они схватились. Ногач уложил Котву на обе лопатки и прижал его живот коленом.
— Так боится черт святой воды?
— Нет, не боится,— ответил поверженный и убежденный этим Котва.
Ногач отпустил его и снова принялся защищать Балушку:
— Что толку, если Балушка не покается в том, что он — член «Чертова копыта».
— Пусть он возьмет на себя этот грех за всех.
Председатель Каганек заявил, что они клялись на Коране никогда не выдавать общество, и если теперь Балушка на исповеди покается, это будет нарушением клятвы.
— Нет,— упрямо сказал Балушка.— Я христианин-католик и иначе дело не пойдет. Если я согрешил, значит, я покаюсь, а будешь еще что-нибудь говорить, я дам тебе парочку затрещин. Поп не смеет сказать то, что слышит на исповеди...
Законоучитель Шимачек был разгневан и выглядел за решеткой исповедальни мрачно и строго. Он резко задавал вопросы и накладывал огромные епитимьи. Не меньше восьми «отче-нашей» и «богородиц».