И вот его находят с простреленной ногой. А сразу же видно, чья пуля. Наша разрывает рану сильней, она же острая. А немецкая иначе действует, она ж тупая — отверстие меньше. И сразу всё стало ясно, на месте преступления. Бойцы хотели самострела добить на месте.
— Вы что делаете?! — закричал я.
— Да гад же такой!
— Подождите. На это есть трибунал.
Яму выкопали ему солдаты, он сам не мог. Он был белый — такой делается человек перед расстрелом. Он уже мертвый, когда его расстреливают. На краю могилы сидел, он не мог стоять — на одной ноге не устоишь. Молчал, ничего не говорил, растерянный. Совсем испуганный. Я с ним разговаривал, ни о чем не спрашивал, мое дело — только присутствовать.
А политрук сказал ему:
— Я ж тебе говорил.
А он уже неживой был, уже убитый морально. Да еще и боль.
Возле ямы его и израсходовали.
Наши соседи поставили пулеметы под большой елкой. А так нельзя, высокое дерево, отдельно стоящее — это ж ориентир. Если в такой ситуации пострелял из пулемета, не сиди на месте, быстро меняй позицию. Так пулеметчиков накрыло снарядами. Всех. Я послал людей:
— А ну-ка, давайте, посмотрите, там пулеметчиков разбили, может, что у них есть.
Так оттуда принесли, значит, несколько сухарей. Тут бой идет, а я бойцов за сухарями послал! Это называлось — мародерство, конечно, я на такое не имел права. Но люди ведь голодные.
А как-то от нечего делать наши стали кричать немцам, позиции их были совсем близко:
— Фриц вшивый! Ганс!
А те кричат в ответ, через рупор:
— Иван, ты дурак!
Приходят ко мне бойцы:
— Товарищ старшина, это немец тебя ругает!
— Да ну вас.
Потом кто-то обиделся, другой Иван, да и пальнет в сторону немцев. Начинается перестрелка. Смотришь, кого-нибудь ранили.
— А что ж вы, зачем трогаете их? От скоты такие! Иван, ты таки дурак…
Командир батальона дает мне команду: взять пулемет и 10 автоматчиков и скрытно подобраться к немецким позициям, вклиниться в траншею немцев, уничтожить их минометные расчеты и дать возможность нашим бойцам занять окраину села. Ну, через бруствер перескочили — и пошли. Где и ползком. А там кустарники, хоть какое-то укрытие. Мы подобрались к немцам, а дальше что? Они стали пускать белые ракеты, светло как днем. За нами пехота идет, а немцы из пулеметов и из минометов. Нам дали команду отступить. И вот тут-то оно и нагрянуло — мина упала рядом, подкинуло меня, опекло всего и руку отбило. Помню, промелькнула мысль:
— Ну всё, конец Ивану!
За несколько минут в сознании как будто прошла вся прожитая жизнь. Я одного бойца окликнул:
— Коля!
Он забрал меня в волокушу, это такие лодочки небольшие, легкие, и притащил к нашим пушкам, где командиры. Я потерял сознание сперва, потом очнулся:
— Где комбат?
Надо ж доложить.
— А вон он.
Смотрю — лежит наш комбат. Уже без маскхалата, в черном полушубке. Убит. А комиссар ранен, ему я и доложил, что задание выполнено.
— Ну, теперь везите.
И два солдата меня потащили волокушей. А там напрямую бьют немецкие пулеметы, черт те што делалось. А нога ж болит. Мне казалось, в нее непременно попадет трассирующая пуля, они так и летали над нами. Но я быстро преодолел страх, и он перешел в ненависть к фашистским захватчикам и в обиду на себя, за то что мои товарищи в бою, а я вышел из строя — возможно, навсегда.
Привезли меня в медсанбат, в землянку. Валенки у меня красивые были, мне командир батальона свои отдал, когда в разведку посылал. Так их разрезали, чтоб до раны добраться. Жалко было. Мне, значит, спирту стакан налили, такая анестезия. Пощупал чехол фляжки — табаку полно. Я выпил спирту, скрутил цигарку и курю, а врач ногой занимается. Кроме спирта, сделали укол в позвонок, запустили туда новокаину, разрезали пятку и вырубили кусок кости и наростки окрепшего хряща. Почти не чувствовал боли, но сильно было слышно стук и отдачу ударов деревянного молотка по долоту, которым производил обрубку.
Почти на каждом обходе я просил врача отнять ногу и тем самым избавить меня от мучений. Но врач утверждал, что я буду ходить на своей ноге, хотя и плохо, что нога еще долго будет болеть и нужно терпеть.
Глянул — а рядом делают перевязку секретарю комсомольской организации нашего батальона лыжного. На моих глазах он умер.
Ранение я получил 25.12.1942, и новый год пришлось встречать в полевом госпитале. Там же со мной рядом находилось два пулеметчика-уральца из моего бывшего взвода и много бойцов из лыжного батальона нашей 166-й дивизии. К нам в госпиталь прислали с дивизии делегацию с поздравлением. Прибывшая из нашего медсанбата медсестра спела несколько фронтовых песен, «Землянку» и другие. Некоторые из раненых бойцов и командиров плакали навзрыд.