Как-то там на кладбищенской дорожке путь к выходу мне перегородила натуральная пробка. Грузовик, за ним «жигули», куча народу.
— Кого хоронят? — спросил я, продираясь через скорбную толпу.
— Не, не, это не похороны. А перезахоронение. Умер парень полтора месяца назад, а теперь приехали родственники, хотят забрать тело в деревню. Видишь, вот, выкопали…
Сдуру я повернул голову в ту сторону, куда смотрел мужик. Зачем я это сделал? Зачем? Но ничего уже не исправить. Моему взору открылась картина: с вытащенного из преисподней к солнечному свету гроба отодрали гвоздодерами крышку — и теперь снимали ее. Оторвать взгляд было невозможно. Да, мы много раз видели, как гроб накрывают крышкой. Но — обратное действие! Когда фильм крутят задом наперед, из конца в начало! Как в порно, когда проститутка дает деньги клиенту! Крышку медленно-медленно — а вдруг она сгнила и развалится вот прям в руках? — снимают… Что я ожидал там увидеть? Череп и кости, как на пиратском флаге? Мумию? Мешанину из мяса? Череп? Череп… Димон часто ругался, беззлобно, ритуально, даже как-то весело, — «Ебать мой сизый череп!» Я такого больше ни от кого не слышал, и мне нравилась эта бодрая формула — но и легкая тень ужаса тоже нависала над нашими шуточками, особенно над этой. Тем более задним числом. Я иногда, глядя на Димона, точнее, на его голову, как-то невольно представлял: когда-нибудь с нее сойдет кожа, опустеют глаза, провалится нос… Точно ли череп там, под шкурой и мясом, сизый? Кажется, я ждал, что увижу тот самый череп, о котором было столько разговора… Тем более что при дележе имущества, оставшегося от покойного — точней, сувениров, — мне достался-таки череп Димона! Его использовали в общаге по назначению — как пепельницу. Череп был, правда, гипсовый, выкрашенный серебрянкой, вполне себе кладбищенской красочкой.
Череп…
Я был загипнотизирован этой картинкой с гробом в ее центре и потому плохо соображал. И даже не понимал, что это не тот гроб, не наш, не родной, что внутри него — чужой незнакомый труп. Мне в этом минутном помутнении рассудка казалось, что в гробу был мой драгоценный покойник… Да, я был нетрезв, я напился тогда у могилы. И вот, наконец, крышка снята. А там, под ней, не череп с костями, как в театре — но мерзкое, отвратное, то, что невозможно забыть: не мертвечина, но — живое подвижное месиво червей… Страшное, дьявольское месиво! И еще мелькнула мысль о рыбалке, дурацкая и неуместная. (Хотя — почему неуместная?) Так думал я, убегая прочь, к воротам, с этого падального места. Бежал я быстро — не хотелось блевать на кладбище.
Вот этот проклятый вопрос — сам ли Димон это самое или ему «помогли», выпихнули из этой жизни, телесной и веселой? Поди теперь разбери. Наш третий, третий человек — а он что, как? Что, раздувать это до накала «Гамлета»? Избитый сюжет — человек убил брата, чтоб забрать его жену к себе в койку. И что теперь делать? Раскручивать эту историю? Бросив всё? При том, что всё это могло оказаться — скорей всего и оказалось бы — бредом? Кто убил? Если таки убил? Вдруг, например, удалось бы доподлинно узнать, как именно всё было — но что потом делать с этим знанием? Написать заявление участковому? В прошлый раз, с Женей, я ничего никуда никому не писал. Просто жил с этим тяжелым знанием. Как мог, так и жил. Да и до сих пор живу.
Что вообще творится вокруг? Сколько убийств совершается тут и там? Я про те, что не раскрыты. Убийцы ходят по улицам, смотрят на нас, улыбаются. Они передают нам солонки в вагоне-ресторане, с таким видом, будто в этом — смысл их жизни… Не исключено, что мы говорим с ними, обедаем, пьем водку, работаем. И даже — любим их? Возможно ли такое? Я точно знал, что — да, возможно. И жил, жил с этим. Что это было такое? Страх? Я боялся столкнуться с жесткой силой? С холодным железом власти? Мне страшно стало б смотреть человеку в глаза, если б я выдал, огласил ему страшную тайну про него самого? Которую он и так знал получше меня? И после этого всё б сломалось? А вдруг — это я от балды — во мне крутилась строчка: «Мне отмщение, и аз воздам?» Ничего не могу исключить — ни подтвердить, ни опровергнуть… Я не хочу в это вникать, тем более что уже поздно. Слишком поздно — поезд давно ушел. Да и сколько кругом людей, которые активно не хотят знать, кто и кого убил. Тут и там прячут и жгут архивы. Большинству хочется скрыть, упрятать это всё. Не обмана и не корысти ради — может, у людей просто нет сил глянуть в лица убийц и палачей. Сойти с ума, заглядывая в черные мертвецкие бездны — или забыть, забить на всё и — жить? Как-то, да жить. Даже если условие жизни — терпеть несправедливость.