Через месяц после отправления из Москвы они прибыли, наконец, в Пермь. И явились там в «Наркомуголь», эвакуированный из Москвы. Молодых специалистов распределили на шахту, куда-то под Челябинск. С той шахты дед через месяц таки сбежал в Красную Армию, — даром что у него была шахтерская бронь.
Мечта сбылась — он в войсках!
В роте половина народу не знала грамоты. Когда надо было расписываться — да хоть на листке с текстом присяги, — люди ставили крестик и оттиск большого пальца, обмакнутого в чернила.
Перед отправкой на фронт дивизию вывели на тактические занятия. Мороз 30 градусов. Несколько бойцов отстали и замерзли насмерть. Комполка перед строем помянул их:
— Ничего страшного! Это просто идет отсев, за счет слабых. От таких на фронте все равно толку не будет…
Новобранцы выслушали это молча, просто подумали про это, и всё. А что они могли сказать-то?
Кто не замерз, те поехали на Запад, бить немца.
На остановке в Саранске случилось памятное событие: на привокзальной площади дед купил 40 стаканов (по 20 руб.) самосада и долго радовался выгодному приобретению. Было приятно, что куревом он себя обеспечил до самого фронта — Ленинградского, кстати.
Понятно, что на фронте, под Питером, было голодно, продовольствие завозили с перебоями. Дистрофия косила даже командиров, что уж говорить про рядовых. У деда от голода опухли ноги, так что ему пришлось по швам распороть галифе ниже колен. Впрочем, иногда в деревнях удавалось разжиться сухарями. А там и весна — зацвели елки и сосны, так что в солдатском меню появились свежие побеги и завязь шишек.
Дальше — лето, с подножным кормом. Но — комары, и немецкая авиация…
Запомнился день, когда казнили самого первого в части самострела, — это был татарин. Человек вроде принял все меры предосторожности: не просто пальнул себе в ногу, а сперва примотал к ней кусок еловой коры, а винтовку привязал к дереву — и куском проволоки дернул спусковой крючок. А дальше самострел сглупил. Как выстрелил, так сразу винтовку и бросил, стреляная гильза осталась в патроннике. Ну хоть бы додумался затвор передернуть. Всё с ним было ясно.
Сразу яму выкопали, усадили самострела на краю — ну а как же ему стоять, когда нога прострелена. Пришел особист, с ним двое автоматчиков, каждый дал очередь из ППШ — и убитый упал в хорошую сухую могилу. Всё быстро, технологично.
Деду запомнилось, что самострел был в шинели, так в ней его и зарыли. В его молодости, в Гражданскую, людей выводили на расстрел в исподнем, что после особо подчеркивалось в совецком кинематографе. К мануфактуре в разруху относились бережно. А во Вторую мировую снабжение было всяко получше, не сравнить. Ну и потом не хотелось, наверно, и пафос снижать: речь о судьбах родины и предательстве, так что хрен с ней, с шинелкой, пропала, и ладно…
После этого случая самострелы у них в части стали осторожничать. Чтоб стрелять себе в ногу — такого уж не было. Стали сговариваться по двое, и стреляли друг в друга, с расстояния в пару метров, никаких вкраплений пороха — вроде как немецкий снайпер попал. Впрочем, на эту хитрость особисты не велись. И вместо тылового госпиталя, на который рассчитывали членовредители, — был, как и положено, расстрел перед строем. Там у них повезло только одному из тех «пацифистов»: он, как началась перестрелка, перебежал к немцам. Может, и выжил у них там.
Дед на войне…
Я насмотрелся в кино расхожих сюжетов, где наши элегантно, играючи, побеждают глупых фашистов, и всякий раз после кино требовал от деда устного продолжения темы, предвкушая рассказы про подвиги. Но про это он почему-то молчал. Рассказывал только, что где-то под Питером воевал в лыжном батальоне. Это мне было понятно: лыжи и у меня есть, а добавить к ним еще красивый автомат с диском — и беги вперед, постреливая!
— А много ты немцев убил? — тыщу раз я у него про это спрашивал.
— Идем лучше работать. Нам надо еще много полезных дел сделать.
— Ну-у-у…
— Всё, всё. Идем.
… Деда достало из миномета, ударило осколком в ногу, когда они шли в атаку, по снегу. На волокуше раненого притащили в землянку медсанбата, налили полстакана спирту — и на стол. Ступня раздроблена, пяточная кость расколота (позже похожее ранение получил модный Лёня Парфенов, когда под ним на съемках проломился помост), обе голени переломаны. Два дня дед орал, весь под медицинскими наркотиками, боль же была дикая:
— Блять ёб вашу мать, вперед, за мной!
Дальше его отправили в госпиталь, на Селигер. А после — в другой, в Вышнем Волочке. Там положили в углу, на носилках. И говорят: