В результате в 1988 г. члены двусторонней комиссии, польские историки Я. Мачишевский, Ч. Мадайчик, Р. Назаревич и М. Вой чеховский, провели так называемую «научно-историческую экспертизу» сообщения специальной комиссии Н. Н. Бурденко, в которой они признали выводы комиссии «несостоятельными» (Катынь. Расстрел. С. 443). Никакой внятной реакции советских историков и официальных властей на польскую экспертизу не последовало. Это означало первую победу польской позиции в Катынском деле. Говорить после этого о выводах комиссии Н. Бурденко считалось «плохим тоном».
Несколько ранее, в декабре 1987 г., в ЦК КПСС была направлена записка «четырех» (Шеварднадзе, Яковлева, Медведева, Соколова) по катынскому вопросу в связи с намечаемой поездкой летом 1988 г. Горбачева в Польшу. Предлагалось обсудить записку на Политбюро ЦК КПСС 17 декабря 1987 г. И «внести ясность в «Катынское дело»» . Однако по неизвестным причинам вопрос был снят. Об этой записке упоминает бывший консультант Международного отдела ЦК КПСС В. Александров в своем письме от 19 октября 1992 г. В Конституционный суд по «делу КПСС» (Катынский синдром, с. 262).
Руководство ЦК КПСС по поводу Катынского дела, вплоть до 1990 г., ограничивалось лишь пропагандистскими заявлениями. Наиболее серьезным документом того времени стало постановление Политбюро ЦК КПСС от 5 апреля 1976 г. «О мерах противодействия западной пропаганде по так называемому «Катынскому делу»» , в котором предлагалось дать «решительный отпор провокационным попыткам использовать так называемое «Катынское дело» для нанесения ущерба советско-польской дружбе"» (Катынь. Расстрел. С. 571-572).
6 марта 1989 г. заведующий Международным отделом ЦК КПСС В. Фалин в своей записке Центральному Комитету отмечает, что «Катынское дело будоражит польскую общественность» . Известна также записка Э. Шеварднадзе, В. Фалина и В. Крючкова в ЦК КПСС от 22 марта 1989 г. «К вопросу о Катыни» , в которой отмечается, что: «По мере приближения
критических дат 1939 г. все большую остроту принимают в Польше дискуссии вокруг так называемых «белых пятен» отношений с СССР (и Россией). В последние недели центр внимания приковывается к Катыни.
В серии публикаций… открыто утверждается, что в гибели польских офицеров повинен Советский Союз, а сам расстрел имел место весной 1940 г… Эта точка зрения де-факто легализована как официальная позиция властей» . В заключение предлагалось «сказать, как реально было и кто конкретно виновен в случившемся и закрыть вопрос» (Катынь. Расстрел. С. 576-577. Фалин. Конфликты в Кремле. С. 344).
В советское время катынская тема была закрытой даже для членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС. Пытаясь сломать завесу секретности в катынском деле, В. Фалину удалось добиться разрешения работать в фондах закрытого Особого архива и Главного управления по делам военнопленных и интернированных историкам Ю. Зоре и Н. Лебедевой. В. Парсаданова, как член двусторонней советско-польской комиссии, в Особом архиве уже работала. Это дало свои результаты.
В исследовании «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях» отмечается, что «весомым доказательапвом роли НКВД в уничтожении поляков в 1940 г.» явилось совпадение очередности фамилий при «выборочном сравнении списков-предписаний на отправку пленных из Козельского лагеря в УНКВД по Смоленской области и эксгумационных списков из Катыни в немецкой «Белой книге»» , которое обнаружил военный историк Ю. Зоря (Катынский синдром. С. 291).
Действительно, совпадения в последовательности нескольких фамилий военнопленных из этапных списков 1940 г. немецкому эксгумационному списку 1943 г., выявленные Ю. Зорей, производили сильное впечатление. Однако выводы, сделанные Ю. Зорей, не могли быть обоснованными в принципе, так как порядок расположения фамилий эксгумированных трупов в официальном немецком эксгумационном списке изначально не соответствовал порядку извлечения этих трупов из могил в Козьих горах.
Совершенно не рассматривалась Ю. Зорей версия о том, что для успеха фальсификации Катынского дела немецкие эксперты просто обязаны были «подгонять» результаты своей эксгумации под этапные списки на отправку польских военнопленных из Козельска. Вполне вероятно, что подобные списки могли быть обнаружены немцами в архивах захваченных лагерей с поляками под Смоленском или легко восстановлены путем элементарного опроса находившихся в лагерях польских военнопленных.
Более того, источником этих списков могла быть сама польская сторона. Известно, что в 1941-42 гг. Этапные списки на отправку военнопленных из Козельского лагеря были восстановлены ротмистром Юзефом Чапским на основании рассказов польских военнопленных, попавших в 1940 г. из Козельска в Грязовецкий лагерь НКВД СССР, а оттуда осенью 1941 г. - в армию Андерса.
Делая свои выводы, Зоря также не учел того элементарного обстоятельства, что совпадения в списках должны были неизбежно возникнуть и в случае расстрела польских военнопленных немецкими властями! Ведь расселение по жилым баракам и формирование рабочих бригад весной 1940 г. шло по мере реального поступления военнопленных в лагеря «особого назначения» к западу от Смоленска, что обусловливало сохранение тех компактных групп, в составе которых они ехали по этапу. Захватив лагеря, немцы, большие любители порядка, вероятно, предпочли не менять четко налаженную систему. Поэтому, кто бы ни расстрелял пленных поляков - сотрудники НКВД весной 1940 г., или нацисты осенью 1941 г., на расстрел польских военнопленных должны были вести практически теми же группами, в составе которых они ехали по этапу, спали в бараках и ходили на работу.
При таких обстоятельствах любое случайное или закономерное совпадение последовательностей из нескольких фамилий в списках с одинаковой очевидностью косвенно свидетельствовало как о возможной вине в расстреле поляков НКВД СССР, так и о возможной вине немцев (документы Политбюро из «закрытого пакета» в то время не были известны). Однако в 1990 г. не вполне корректные выводы Ю. Н. Зори стали одним из основных аргументов при установлении виновности сотрудников НКВД в расстреле польских военнопленных.