Я коснулся двойного союза, возникшего между нашими семьями, так кратко потому, что вовсе не хочу, чтобы это повествование выродилось во что-то вроде романа, и опасаюсь потерять нить фактов, которые взялся изложить. Они связаны с генералом Хизерстоуном, а к моей жизни относятся лишь косвенно.
Потому мне достаточно сказать, что после наших помолвок визиты в Бренксом участились, и что нашим друзьям иногда удавалось провести с нами целый день - когда дела призывали генерала в Вигтаун или подагра запирала его в спальне.
Что до нашего доброго отца - он всегда был готов приветствовать нас множеством шуток и подходящих к случаю восточных цитат, потому что у нас не было от него секретов, и он уже считал своими детьми всех четверых.
В иные дни, благодаря особенно мрачному или беспокойному настроению генерала, Габриэль и Мордонт неделями напролет не могли выйти за ворота. Старик даже караулил мрачным и молчаливым часовым у въезда или шагал взад-вперед по аллее, словно подозревая, что его затворничество пытались нарушить. Вечерами, проходя мимо, я видел его темную фигуру, скользящую в тени деревьев, или замечал суровое, резкое смуглое лицо, подозрительно глядящее на меня из-за ограды. Я часто испытывал к нему сострадание, при виде его беспокойных нервных движений, искаженных черт, взглядов украдкой. Кто бы мог подумать, что этот опасливый, скрытный человек был когда-то лихим офицером, что он сражался за свою страну и держал пальму первенства в храбрости среди окружавшего его множества храбрецов.
Но несмотря на бдительность старого солдата, мы умудрялись поддерживать отношения с нашими друзьями.
Позади дома ограду возвели так небрежно, что несколько жердей без труда вынимались, оставляя широкий просвет, доставивший нам много тайных свиданий, хотя и по необходимости коротких, потому что маневры генерала были непредсказуемы, и никакое укромное местечко не гарантировало от его визитов. Как ярко мне вспоминается одна из таких торопливых встреч. Она встает ясно, спокойно и отчетливо среди странных таинственных происшествий, назначенных вести нас к ужасной катастрофе, бросившей тень на наши жизни.
Помню, что когда я шел через поля, трава была мокрой от утреннего дождя, а воздух - густым от запаха мокрой земли. Габриэль ждала меня снаружи, у ограды, под древовидным боярышником, и мы стояли с ней рука об руку, любуясь длинной полосой вересковой пустоши и широким голубым каналом, оторочивающим ее кружевом пены. Далеко на северо-западе сверкала в солнечных лучах вершина горы Монт Тростон. Не сходя с места мы могли видеть дымы пароходов на оживленной морской дороге в Белфаст.
- Разве это не великолепно? - воскликнула Габриэль, обхватив мою руку. - Ах Джон, почему мы не можем уплыть вместе по этим волнам и оставить все тревоги на берегу?
- А какие тревоги ты хотела бы оставить позади, дорогая? - спросил я.
- Разве я не могу узнать их и помочь тебе их переносить?
- У меня нет от тебя секретов, Джон, - отозвалась она. - Наша главная тревога, как ты, наверное, давно понял, странное поведение бедного отца. Разве это не печально, что человек, игравший такую заметную роль в свете, мечется из одного глухого угла страны в другой и защищается замками и засовами, как сбежавший от суда вор? Вот тебе такая тревога, Джон, которую облегчить не в твоей власти.
- Но почему же он так себя ведет, Габриэль?
- Не могу сказать, - прямо ответила она. - Я только знаю, что он воображает, будто над нашими головами висит смертельная опасность, и что он сам навлек ее на себя, когда был в Индии. Какого рода эта опасность, я не лучше понимаю, чем ты.
- Зато твой брат понимает, - заметил я. - Он говорил мне однажды, что знает, в чем она состоит и считает ее реальной.
- Да, он знает, и мама тоже. Но от меня они все скрывают.
Сейчас бедный отец очень волнуется. Он в страшных опасениях день и ночь, но скоро пятое октября, а после пятого он успокоится.
- Откуда ты знаешь? - удивился я.
- По опыту,- серьезно объяснила она. - Пятого октября его страхи достигают предела. В прошлые годы он в этот день всегда запирал нас с Мордонтом в наших комнатах, так что мы понятия не имеем, что происходило, но всегда оказывалось на следующий день, что он успокоился, и каждый раз он оставался сравнительно спокойным до тех пор, пока этот день не приближался опять.
- Так значит, вам осталось ждать всего десять дней, - заметил я, потому что сентябрь близился к концу. - Кстати, дорогая, зачем вы освещаете по ночам все ваши комнаты?
- Так ты это заметил? Это все отцовские страхи. Он не потерпит ни одного темного угла во всем доме. Он бродит по комнатам добрую половину ночи - проверяет все от подвала до чердака. Мы завели большие лампы в каждой комнате и в каждом коридоре, даже в пустых, а у слуг приказ зажигать все подряд, как только начинает смеркаться.
- Удивительно, как это у вас держится прислуга, - рассмеялся я.
- Здешние горничные суеверный народ и боятся всего, чего не понимают.
- Кухарка и обе горничные из Лондона, они к нам привыкли. Мы им очень много платим за все неудобства. Один только Израэль Стейкс, кучер, родом из здешних мест, а он, кажется, человек основательный, его так легко не испугаешь.
- Бедная моя девочка, - воскликнул я, взглянув сверху вниз на тонкую грациозную фигурку рядом. - Такая атмосфера не для тебя. Почему ты мне не позволяешь избавить тебя от всего этого? Почему ты не соглашаешься, чтобы я пошел к генералу и прямо попросил твоей руки? В худшем случае он может только отказать.
Она изменилась в лице и побледнела от одной только мысли.
- Ради неба, Джон! Не вздумай сделать что-нибудь подобное. Он сорвет нас всех с места среди ночи, и недели не пройдет, как мы осядем в какой-нибудь глуши без всякой надежды увидеть вас когда-нибудь снова или получить от вас весточку. И потом, он никогда нам не простит, что мы выходили за ограду.
- Не думаю, чтобы он был такой бессердечный, - усомнился я.
- Лицо у него суровое, но глаза добрые.
- Он может быть добрейшим из отцов, - отозвалась она. - Но когда ему перечат, он становится ужасным. Ты его таким никогда не видел и, я надеюсь, не увидишь никогда. Именно эта сила воли и нетерпимость к возражениям делали его таким блестящим офицером. Уверяю тебя, в Индии все его очень высоко ценили. Солдаты его боялись, но пошли бы за ним куда угодно.
- А случались с ним тогда эти нервные припадки?
- Иногда, но далеко не такие сильные. Он, кажется, думает, что опасность, какой бы она ни была, растет с годами. Ох, Джон, это ужасно, жить вот так, под дамокловым мечом, - а мне ужаснее всех, потому что я понятия не имею, откуда ждать удара.
- Милая Габриэль, - я взял ее за руку и притянул к себе, - погляди на эти мирные земли и спокойное море. Кругом все так тихо и красиво! Вон там домики с красными черепичными крышами посреди серой пустоши, там живут только простые богобоязненные люди, которые зарабатывают себе на хлеб усердным трудом и ни к кому не питают вражды. В семи милях от нас лежит большой город, и в нем есть все, что изобрела цивилизация для поддержания порядка. Еще за десять миль расквартирован гарнизон, и в любое время дня и ночи оттуда можно вызвать роту солдат по телеграфу. Теперь скажи мне, дорогая, во имя здравого смысла, какая уму постижимая опасность может тебе угрожать в этой спокойной округе так близко от средств защиты? Ты уверяла меня, что ваши опасения не связаны с отцовским здоровьем?
- Нет, я уверена, что нет. Правда, доктор Истерлинг из Стренрэера навещал его раз-другой, но всего лишь из-за небольшого недомогания. Можешь мне поверить, причина не здесь.
- Тогда ты можешь поверить мне, - рассмеялся я, - что причины вообще нет. Есть какая-то странная мономания или галлюцинация. Никакая другая гипотеза не объяснит всех фактов.
- Разве мономания отца объясняет то, что брат поседел, а мама превратилась в тень?
- Конечно, постоянное беспокойство и тревога и не так еще действуют на чувствительные натуры.
- Нет, нет! - она печально качала головой, - на меня ведь они так не подействовали. Вся разница в том, что они знают эту ужасную тайну, а я нет.