— Опека, — сказала Мари.
— Да. Где бы он ни был, какой бы облик ни принял, как бы хорошо ни замаскировался, он будет все время находиться под наблюдением. Столько, сколько понадобится, — даже если событие, для которого его готовят, никогда не произойдет.
— Объяснитесь, пожалуйста.
— Он единственный, кто когда-либо видел Карлоса. Кто знает его в лицо; правда, это воспоминание скрыто в темных закоулках его памяти. Из того, что он говорил, мы поняли, что Карлос известен многим — либо государственный деятель, либо журналист, банкир. Это совпадает с общепринятой версией, возможно, когда-нибудь образ Карлоса прояснится в его памяти. Полагаю, вы уже беседовали с доктором Пановым. Он подтвердит мои слова.
— Это правда, Мо? — обернулась к Панову Мари.
— Это возможно, — сказал тот.
Кроуфорд ушел. Мари налила кофе себе и доктору. Панов опустился на диван, где раньше сидел генерал.
— Место еще не остыло, — улыбнулся он. — Кроуфорд весь взмок, аж до самого своего знаменитого зада. Да и немудрено, они все там взопрели.
— Что должно произойти?
— Пока ничего. До той поры, пока я не скажу им, что можно начинать. Это может продлиться месяцы, возможно, года два… Пока он сам не почувствует, что готов.
— К чему?
— К их вопросам. К просмотру кипы фотографий. Они составляют целую фотоэнциклопедию на основе того, что он сообщил. Поймите меня правильно: рано или поздно это случится. Он сам захочет — и мы хотим того же. Карлос должен быть пойман, и в мои намерения не входит помешать этому. Слишком много жертв принесено, слишком многим пожертвовал и Дэвид. Но сейчас главное — забота о его рассудке.
— Об этом я и спрашиваю. Что с ним должно произойти?
Панов поставил чашку.
— Не могу сказать с уверенностью. Я слишком ценю человеческий разум, чтобы пичкать вас психологической псевдомудростью, подобно разным шарлатанам. Я разговаривал с нейрохирургами. Да, мы можем при помощи скальпеля снять страхи, волнения, принести мир в его душу. И даже, возможно, сделать его тем, чем он был. Но это не тот мир, которого он жаждет. А риск колоссальный: можно стереть все, что уже восстановилось в его памяти — и еще восстановится. Со временем. При должной заботе.
— Со временем?
— Да, я думаю. Потому что уже установилась схема: подспудный рост — боль узнавания — восторг открытия. Вам это что-нибудь говорит?
Мари взглянула в темные усталые глаза Панова — в них был свет.
— Всем нам, — ответила Мари.
— Верно. В сущности, он — модель человеческого развития. Ведь все мы пытаемся понять, кто же мы, черт побери, есть.
Мари подошла к окну; домик стоял на побережье, позади высились дюны, вокруг — стены. И повсюду — вооруженная охрана. Через каждые пятнадцать метров стоял человек с автоматом. Он был у самого моря. Швырял плоские раковины и глядел, как они скачут по воде. Эти две недели пошли ему на пользу. Израненное тело окрепло. Ночные кошмары все еще преследовали его, иногда возвращаясь днем, но уже не такие жуткие. Он все более приходил в себя, он снова начал смеяться. Панов был прав: память возвращалась к нему. Образы, в которых раньше не было ни малейшего смысла, становились все более осмысленными.
Что-то случилось! Боже, в чем дело? Он вдруг бросился в воду и замолотил руками, закричал. Затем вдруг вскочил и побежал к дому вприпрыжку. Один из охранников встрепенулся, схватился за висящее на поясе переговорное устройство.
Он бежал по берегу, размахивая руками, взметая ногами песок. В чем дело?
Мари приросла к месту, ожидая того, что однажды могло произойти: звука выстрелов.
Он ворвался в дом, тяжело дыша, хватая ртом воздух. Глаза его были ясны как никогда. И тихо проговорил — тихо, еле слышно. Но она расслышала.
— Меня зовут Дэвид…
Она шагнула ему навстречу:
— Здравствуй, Дэвид.