Делать было нечего. Люциус обреченно вздохнул и поспешил за Селеной. Не хватало еще потерять принцессу в толпе. Селена упрямо продвигалась ближе к сцене, принося извинения ворчливым зрителям. Шла до тех пор, пока не вышла к открытому для наблюдений месту, радостно улыбнувшись предстоящему представлению. Если вокруг собралось так много людей, то сценка должна быть очень интересной.
− Селена, это очень плохая идея, − прошептал стоящий рядом с ней Люциус.
− Тише ты, уже начинается.
Первым на деревянную и дряхлую сцену вышел бард с лютней в руках, он начал подергивать струны, напевать, да зазывать людей ближе к сцене. Декорации на сцене были дешевые. Некоторые даже самодельные. Посреди сцены стоял стул, а на нем сидел мужчина. Один его вид поверг принцессу в ужас, когда она осознала всю сущность роли артиста.
Он играл ее отца.
− Ох, тяжела жизнь короля, − продолжил петь бард, − лишь сыновья остались главаря. Один вопрос: кому же трон?
На сцену выбегают два новых актера. У каждого волосы были обмазаны пудрой и мелом, дабы придать их волосам белый цвет. Одежду шили из всего, что под руку попалось, а лица их были раскрашены до неузнаваемости. Первый актер был весь грязный, на пальцы ему были приделаны бумажные когти, а сам он яростно рычал, будто дикий зверь. Он изображал Астрея. Второй актер, изображавший Хелиоса, выглядел намного чище, но весь трусился от рычания своего «старшего братца», плакал и прятался за декорации, звал на помощь маму. Люди вокруг Селены надрывают животы от смеха и свистят, а «Астрей» дает «Хелиосу» пинок под зад, чем еще больше раззадоривает толпу зрителей.
− Один − бастард. Бродячий пес среди волков. Второй − от слова и не волк. Трусливый маменькин щенок, − все напевает бард, задев пальцами пару струн.
Он даже не играл. Лишь дергал струны при своих словах. Делал из всей этой безумной сценки балладу? На сцену выбегает пухла женщина, играющая королеву Брианну, замахивается и бьет палкой подобие первого принца. Второй актер, что заливался слезами, выпрямился, да начал махать деревянным мечом за спиной своей матери, осмелел вдруг.
− Да как они смеют, − яростно стискивает зубы Селена.
Она уже была готова сделать решительный шаг к сцене, наказать негодников, но теплая ладонь Люциуса ухватилась за ее плечо, не позволяя двинуться с места.
− Нет. Ты не должна влезать в это.
− Угрюм король! Ведь будущий король один из них, − еще громче напевает рассказчик.
Первый актер нюхает свои подмышки и отрыгивает, а второй от этого пугается и прячется под подол «королевы». Та задорно хрюкает, задирает подол своего платья до самого живота, демонстрируя зрителям «Хелиоса», что лизал ее ноги у самого бедра. Будто пес. И зрителям это нравится. Они аплодируют и свистят изо всех сил. От одной только этой картины Селене становилось мерзко.
Люциус, будто почувствовав ее настрой, поспешил увести принцессу подальше от бродячего театра, пока на сцену не вышли остальные актеры. Такую картину он видел уже не в первый раз. И каждый раз этот бродячий театр успевает сбежать до того, как их поймает стража. Каждый раз появляются в разных местах. Надо ж было им появиться именно в этой части города.
− Почему они позволяют себе такое? − негромко бормочет Селена, пока они идут по узким закоулкам, дабы избежать лишней толпы.
В какой-то степени она поняла причину, из-за которой Люциус увел ее подальше от сцены именно в этот момент. В любой момент мог появится еще один актер, который будет играть её. А там даже представить страшно, какой будет изображена принцесса Вильзеума. Но неужели все люди действительно видят Хелиоса трусом, сидящим у ног своей матери? А Астрея − каким-то дикарем?
− Таковы люди, Селена. Это не первая такая сцена. И Хелиос тоже ее видел, − огорченно вздохнул Люциус.
Он садится на большую бочку в переулке, дабы немного отдохнуть, а Селена лишь с радостью забирается на соседнюю бочку. Она совсем не привыкла так много ходить и прыгать. Улицы города уже чуть опустели, время близилось к глубокой ночи.
− И все же, разве обычные деревенские люди способны на такую жестокость?
− Это не жестокость, Селена. Лишь детская шалость по сравнению с настоящей жестокостью. И Хелиосу каждый раз неприятно осознавать, что очень скоро ты погрязнешь в этой жестокости на южных землях, а он и сделать ничего не может.
Последние слова Люциус произносит с неким раздражением. Будто бы он презирает не только бездействие Хелиоса, но и свое собственное, о чем говорят напряженные скулы и сомкнутая челюсть.