— Арчибальда Хантера, — ответил я, и дуэнья представила нас официально. Затем мисс Анита ответила и на мой вопрос об экипаже:
— Благодарю за щедрое предложение, мистер Арчибальд Хантер… — Тут мне показалось, что она нарочно задержалась на моем имени. — …Но мы вернемся так же, как приехали. На суше шторм не так страшен, а поскольку дождя нет, в двуколке нам ничего не грозит; у нас хватает накидок. Фонари светят ярко, дорогу я знаю — запоминала по пути сюда. Верно я говорю? — добавила она, повернувшись к спутнице.
— Совершенно верно, дорогая моя! Делай, как тебе угодно.
На том мы и договорились.
Затем подали ужин — замечательные домашние блюда. Всякий раз, как ревел ветер, взвивалось пламя, и, когда шторм преждевременно принес с собой ночную тьму, номер приобрел приятный и уютный вид. После ужина мы расселись у огня и, полагаю, обрели душевное спокойствие. Я был как во сне. Сидеть так близко к прекрасной незнакомке, думать о романтическом начале нашей дружбы — удовольствие, которого не передать словами. Я не смел взглянуть на нее, но готов был подождать. Для себя я уже все решил твердо.
Через некоторое время мы замолчали. Миссис Джек задремала в кресле, а мы, молодые, инстинктивно объединились ввиду своего превосходства над сном и усталостью. Я сидел неподвижно: было в этой дружелюбной тишине что-то нежное, что совершенно меня очаровало. Тут не требовался и предостерегающий взгляд мисс Аниты, чтобы хранить молчание: что-то в ее лице, некое свойство, говорило красноречивее любых слов. Я задумался об этом, и тогда о себе заявила моя привычка погружаться в себя, уже вошедшая в натуру. В какой же мере это свойство было в ее лице, а в какой — существовало лишь в моем восприятии и разуме?
Из мыслей меня вырвал шепот:
— На миг мне показалось, что и вы сейчас уснете. Тс-с! — Она приложила палец к губам, потом на цыпочках прокралась к дивану, чтобы подложить мягкую подушку под голову миссис Джек, уже завалившуюся набок, на подлокотник. Потом снова села рядом со мной и, наклонившись, тихо произнесла: — Пока она спит, не были бы вы так добры проводить меня на берег? Я хочу поглядеть на волны. Они сейчас, должно быть, высокие; я отсюда слышу, как они ревут.
— Провожу с радостью, — сказал я. — Только оденьтесь теплее. Негоже рисковать простудой.
— Как скажете, о мудрец! Слушаю и повинуюсь, царь Соломон! Пусть моя одежда сохнет, пока я не вернусь, а сейчас, если можно, одолжите ваше пальто.
Я выбрал свое самое новое пальто, и мы отправились по дюнам к пляжу.
Люто задувал ветер. Он не утихал ни на минуту — куда там: порой налетали шквалы такой силы, что трудно было устоять на ногах. Тогда мы хватались друг за друга, и само уже осознание своей силы, позволявшей хоть сколько-то защищать ее от ярости шторма, усиливало мое чувство любви — я уже не мог скрывать его от себя. Что-то передалось и мисс Аните, какой-то тонкий намек, не знаю уж, как проявившийся, ведь я-то старался себя не выдавать. На блаженный миг — возможно, забывшись, — она прильнула ко мне, как слабые льнут к сильным в мгновение капитуляции, равно приятное как слабым, так и сильным, как женщине, так и мужчине. Но тут же резко отстранилась.
Это невозможно было истолковать превратно: движение было намеренным и осознанным, а его мотивом — ее женская загадка. Я плохо разбирался в женщинах, но тут ошибиться не мог. Сделав в мудрости своей мужчин и женщин разными, Провидение позаботилось и о том, чтобы в критические моменты каждый из нас пользовался своими сильными сторонами, дабы защищаться или наступать. Тогда, на пике нашей далекой от природы цивилизации, подает голос инстинкт. Мы уже утратили нужду в раннем предупреждении о появлении дичи, хищников или врагов, и наши инстинкты адаптировались к окружению. Многие поступки, что впоследствии кажутся плодом долгих размышлений, по рассмотрении оказываются лишь плодом мимолетного порыва, слепой покорности опыту наших пращуров, приобретенному на ошибках. Какому-то защитному или воинственному инстинкту, чье нынешнее проявление — лишь новая вариация его первобытной работы. На миг мужчина и женщина стали противниками. Женщина отстранилась — следовательно, в интересах мужчины наступать; и сразу же во мне заговорил мужчина, отринув многолетнюю застенчивость и сдержанность.
— Почему вы отстранились? Я сделал что-то не так?