За деньгами пришлось обратиться к Полине Карловне. Она встретила Лёву приветливо, как родного, и зачислила его на должность секретаря-администратора своего агентства по съему жилплощади со скромным жалованьем. Неизбалованный роскошью молодой человек был вполне доволен и поспешил в Берлинскую Академию музыки, чтобы узнать условия поступления туда вольнослушателем.
В директорате Академии благосклонно отнеслись к его неординарной справке из Гнесинского училища и согласились провести вступительное прослушивание его композиций. Реакция приемной комиссии на Лёвино творчество превзошла все его ожидания: две элегантные дамы, входившие в комиссию, были в полном восторге и разве что его не целовали. Вредная Оленька, правда, высказала предположение, что их восхитила не столько сомнительная его музыка, сколько несомненная красота. «По себе знаю», — сказала она со смехом.
«Ну и ладно, пускай за красоту, но приняли на двухмесячный подготовительный курс», — о большем он и не мечтал.
Из Академии Лёва отправился в пансион на трамвае, за зоопарком предстояла пересадка, и нужно было покупать новый билет. Лёва прикинул в уме, что получится, если цену двух билетов умножить на число ежедневных поездок, — выходило слишком дорого. Если прибавить к этому оплату пансиона, от жалованья ничего не остается. А Олька учила его выходить не возле зоопарка, а проехать две лишних остановки и там сесть на трамвай, делавший круг, — тогда можно использовать тот же самый билет.
Решив эту пустяковую проблему, Лёва задумался над вопросом посерьезнее: как приступить к выяснению настроений соседей по пансиону? Похоже, они оказались довольно любопытными с точки зрения задания Полины Карловны.
В первый же день его пребывания в пансионе Ольга успела к ужину и пококетничала с каким-то не слишком старым старичком, чтобы он уступил Лёве свое место между нею и будущим великим писателем, так по крайней мере тот себя отрекомендовал. Его зовут Виталий Лидин. «Нужно запомнить, — подумал Лёва, — а вдруг он и вправду станет великим писателем».
Предполагая, что начинающий писатель обычно больше всего интересуется собой, он спросил Лидина, как движется его работа над романом. Лидин, который за минуту до Лёвиного вопроса с отсутствующим взглядом что-то жевал, не замечая, что именно, сразу оживился и объяснил, что он временно отвлекся от романа и сосредоточился на поэзии, пишет сейчас серию стихотворений, которые, возможно, войдут в роман.
— О чем же ваша серия? — задал вопрос Лёва.
Писатель, явно страдающий от того, что никто не интересуется его творчеством, ответил, что он пишет о детстве. Это странным образом задело Лёву, у которого детства не было.
— У вас было счастливое детство? — полюбопытствовал он.
— При взгляде назад вижу, что очень счастливое! Хоть тогда я этого не сознавал.
И тут Лёве представилась возможность направить разговор в нужное русло.
— И вы хотели бы вернуться туда, где были счастливы?
— Хотел бы, но некуда. Отец погиб, бедную маму из жалости приютили дальние родственники, родительский дом захвачен и загажен товарищами. Куда же возвращаться?
— Но ведь не все так трагически воспринимают ситуацию?
— Конечно, не все! Хотите пойти со мной на литературный вечер? Там вы встретите разных людей, очень разных, объединенных только тем, что они пишут стихи!
— Конечно, хочу! — воскликнул Лёва. Это было именно то, что ему нужно!
Русский литературный вечер в Берлине состоялся недели через три после первого знакомства Лёвы с будущим великим писателем Виталием Лидиным, с волнением готовившимся к выступлению на этом вечере. По этому поводу Лидин оделся как положено поэту — в светлые брюки и золотистый бархатный блузон поверх светло-коричневой шелковой рубашки. Выглядел он великолепно, но Лёва уже был знаком со стесненными финансовыми обстоятельствами писателя и не мог представить, на какие деньги тот приобрел этот роскошный наряд. Сам Лёва был одет, как обычно, в студенческую тужурку, зато под ней сверкала белоснежная крахмальная манишка из реквизита МХАТа.
Поэтов в берлинской русской общине оказалось гораздо больше, чем Лёва предполагал. Он сосредоточился на тех, кто страстно описывал тоску и ностальгию. По странной случайности большинство из тоскующих были дамами и девицами. Лёва исподтишка записал их имена и названия стихов, а Лидин так волновался перед своим выступлением, что ничего не заметил. Наконец настала его очередь, он вышел на сцену, руки у него тряслись, но он преодолел дрожь и прочел, слегка подвывая: