Николая Николаича приветствовали как старого знакомого.
Волосы его были припомажены, сюртук вычищен и застёгнут на все пуговицы. Пушок на лице золотился в луче утреннего солнца, губы улыбались. Он сам подошёл и пожал руку Гавриле Ивановичу и Оле.
Оля была в малорусском костюме и в свежих цветах. Тонкие руки её с розовыми кистями, обнажённые вплоть до локтей, умело обращались с посудою и чайным полотенцем.
Костя, в синей куртке и белых штанах, уселся на стул, рядом с гостем, и начал повествовать о том, как была им проведена ночь на островах. Вместе с Грицьком он наловил раков. (Вот ранка на пальце. Это рак укусил, чёрный, большущий). Соль забыли взять и ели их без всего. А сколько уток! Видимо-невидимо! Чирёнка жарили в бумаге под золою и съели тоже без соли. Грицько чудесно представлял журавля и ходил вверх ногами. Караси в Большом Гомине перевелись. А в Малом – вот этакие. Честное слово!
Костя был крепыш, с выпуклыми мускулами, большим лицом, низким лбом и маленькими глазами, голубыми как бирюза. Сидел он неспокойно, раскидывал локти, болтал ногами, хлопал по плечу Николая Николаича, бросал в сестру шариками.
– Сено покосили? – спросил его Гаврила Иванович, накладывая новую трубочку и с удовольствием поглядывая на небо.
– Чтоб у меня да не покосили! – сказал Костя и, повернувшись к другу, так что затрещал стул, продолжал рассказывать о ночлеге на островах. – Поедем когда-нибудь… Ты увидишь, брат, что это за чудо… Ах, брат!
Глянув в сторону, он подбежал к окну и, лёгши на подоконник, вдруг закричал грубым голосом:
– Грицько, Грицько! Чёртова перечница! Привяжи коня… Привяжи коня, ддьяво-ол!
Лицо его покраснело. Но он быстро успокоился: лошадь была поймана.
– Ого-го, коська! – произнёс он ласково. – Ну, что, – расспрашивал он авторитетно, – голубей кормил?..
– Кормил, Костятин Гаврилыч…
– А лисичку?..
– Лисичку нет…
– Коля, – сказал он, обернувшись, – хочешь покормить лисичку?
– У тебя лисичка?!. Хорошо… что ж…
– Дай напиться ему чаю, – нетерпеливо сказала Оля, подавая Николаю Николаичу стакан.
Гаврила Иванович глядел на детей, посмеиваясь в своём дымном облаке. Он вспомнил, с каким восторгом Оля рассказывала рано утром о трубе и звёздах. Ему захотелось сделать причастным этому наслаждению и Костю, и он сообщил ему о необыкновенном инструменте Николая Николаича.
– Труба? – спросил живо Костя. – Такая, что приближает? Э, брат! Так ты покажи!.. Я, может, у тебя её куплю… Э!..
Николай Николаич покраснел. Он не намерен продавать её. Его волнение отразилось и на лице Оли.
– После чаю, – сказала она, в ответ на его взгляд.
– Что после чаю? Она у тебя, Олька? Скажите, пожалуйста!.. Хха-ха!
– Николай Николаич, кажется, очень дорожит ею, – скромно сказала Оля.
– Да, это мне мамаша подарила… – пояснил тот, опуская глаза.
– Всё равно, брат, покажи…
Оля пошла в свою комнату и нехотя вынесла трубу. Костя схватил её обеими руками.
– Ишь ты… Вот так штука!..
Николай Николаич улыбался, не спуская влажного взгляда со своего сокровища. Оля тревожно следила за братом.
«Сейчас разобьёт, – думала она с ужасом. – Сейчас»…
– Не так! – крикнула она.
Гаврила Иванович взял трубу у сына, раздвинул и научил, как смотреть. Николай Николаич, в свою очередь, вмешался и показал, как навинчивать гайку, чтоб каждому было по глазам. Костя увидел воробья на дереве и радостно воскликнул:
– Ах-ха-ха. Все пёрышки… Ишь, головкой вертит… Ах!.. Что если посмотреть с горы?.. Коля?.. Пойдём, Коля? А? Папа!..
Гаврила Иванович махнул рукой.
– Ну, что мне… куда мне…
Костя, нахмуривши белые брови, побежал. Потом, обернувшись, он сказал с таинственным видом, кивая подбородком:
– Должно быть, с горы чуде-есно!..
На дворе на Николая Николаича напали собаки. Оля топала ногами, кричала:
– Пшли вон! Жулька пшла!
Николай Николаич был бледен, и Оля взяла его за руку.
Костя исчез. Они прошли тополевую аллею, тянувшуюся от крыльца полукругом, прошли лужок и взобрались по витой тропинке на высокий холм, поросший сиренью.
Кругом холма до горизонта зеленели деревья, сливаясь в сплошной ковёр. Местами он выпячивался, бугрился, местами проваливался. Блестела роса. Над далёкими прогалинами и оврагами лежал лазурный дымок. Неслись голуби, сверкая белыми крыльями. Кости нигде не было.
– Ах, этот папа! – досадливо сказала Оля. – Зачем он…
– Неужели испортит? – спросил Николай Николаич с тоской.
– Не думаю… Но…
Вдруг Костя загорланил. Оля подняла голову.