На пороге стояла Дора, глядя на них серыми блестящими глазками.
Одновременно вскочив, они встретили презрительный взгляд экономки.
— Мадемуазель, ваша бабушка хочет вас видеть, она ожидает вас в своей комнате.
Лукас попытался шуткой сгладить неловкость, но экономка лишь бросила взгляд на книгу, валявшуюся на полу. Она была открыта на картинке, где женщина в красном корчилась в пламени костра. Затем она поочередно взглянула на Мари, застегивающую блузку, и на красное платье манекена.
Лукас поклялся бы, что ее губы скривила циничная ухмылка.
Луиза нервно постукивала по полу палкой, с которой никогда не расставалась. Слепота сделала ее характер еще тверже, сильнее проявлялось нетерпение. Болезнь ее прогрессировала. За несколько лет она уже привыкла к вечной темноте, а остальные ее чувства развились чрезвычайно. Она спокойно ходила по замку без сопровождения, великолепно улавливала любое постороннее присутствие или малейшее движение.
Среди воспоминаний самыми важными для нее были те, что запомнились ей в живых красках. Зато она не могла бы сказать, на кого походили Алиса, Фрэнк и даже ее пасынок Эдвард, к которым она никогда не испытывала нежности. Безразличие делало их для нее безликими.
Она услышала быстрые, уверенные шаги Мари, и лицо ее осветилось взволнованной улыбкой. Внучка вошла, извиняясь за то, что заставила ждать.
— Не важно, ты уже здесь. Подойди поближе.
Она еще раз пробежалась кончиками пальцев по лицу Мари.
«Возродившаяся Мэри», — подумала она. Мэри, вернувшаяся и, слава Богу, невредимая после всех разлучивших их драм. Луиза прекрасно осознавала, что это всего лишь иллюзия, но она доставляла ей удовольствие. Женщина догадалась, что Мари рассматривает большую фотографию своей матери, стоящую на каминной полке. Мать же мечтательно смотрела на нее. Луиза достала из кармана ключ, вложила его в руку внучки.
— Он от двери комнаты твоей матери. Отныне все, что там есть, принадлежит тебе. Я запретила входить туда с того дня октября 1967 года, когда Мэри сбежала с твоим отцом…
— Вы знали его?
Старая дама отрицательно покачала головой и устало откинулась на спинку кресла.
Она не успела. Когда Мэри объявила о своей любви к Патрику Райану, Эндрю, ее отец, пришел в бешенство. Не только потому, что для дочери намечались другие партии, но больше оттого, что этот Райан был другом их двух молодых сыновей, что осложняло дело. Ведь Син и Том фактически порвали отношения с семьей, примкнув к бунтарям из ИРА.
Насторожившись, Луиза замолчала, и в это время вошла Дора.
Экономка буквально утопала в ворохе тюля и красных кружев. Мари вздрогнула, узнав пышное алое платье с манекена, изображавшего ее мать. Когда она свалила ношу на одно из кресел, Луиза жестом отпустила ее.
Дора скользнула взглядом по Мари и скрылась.
Луиза протянула Мари трясущуюся руку, та взяла ее обеими руками. Изменившимся голосом Луиза продолжила:
— Я не сумела защитить твою мать. Воспротивься я Эндрю, она бы не сбежала…
Голос ее надломился. Мари чувствовала, как дрожит рука в ее руках, и сердце ее сжалось, остро ощутив душевную боль бабушки.
— Моя дочь очень гордилась бы, что выйдет замуж за любимого мужчину здесь, в платье Салливанов. Мари, мне очень хотелось бы… — Луиза, казалось, наткнулась на какую-то внутреннюю преграду. — Я была бы так счастлива, если бы ты надела это платье на свадьбу…
Вереница образов промелькнула в голове Мари: восковое лицо манекена, картинка из «Алой Королевы», бежевый костюм, который она подобрала себе… Она промолчала.
— Внученька, прошу тебя, как просила бы тебя мать, умоляю, не отказывай мне в этой последней радости…
Голос ее стал тихим-тихим, на ресницах повисли слезинки. Боль Луизы из-за того, что ее жизнь подходила к концу, сломила неясное сопротивление Мари, причины которого она и сама толком не понимала. Потрясенная до глубины души, она поднесла к губам руки бабушки. Ее согласие вылетело из уст как выдох.
Могилу Мэри Салливан убрали свежими цветами. На новой мраморной плите золотыми буквами было начертано ее имя с датами: 12 декабря 1947 — 20 мая 1968. Мари, застывшая у плиты, читала и перечитывала надпись, пытаясь вызвать в памяти образ живой матери. Тщетно. Она была для нее чужой, ее место заняли Жанна и Милик. А к этой женщине, погибшей в волнах в двадцать лет, она испытывала только сострадание.
Мари почувствовала облегчение, подумав, что никогда раньше не подозревала о драмах, которые пережили ее родители. Когда-то она дорого дала бы, чтобы узнать, кто она и откуда. Но теперь для нее всего важнее было построить свое будущее с Лукасом.