Я дважды объехала площадь Вильсона, и оказалось, на хвосте у нас такси — белый «полонез». Я решила оторваться. Вернулась в центр, по дороге изложив Гутюше свои намерения.
— Если не будет дорожного знака, проедем безнаказанно. Увидит кто-нибудь — пришлют штраф или ещё раз пойду сдавать экзамен. Черт с ним. В любом случае на Пружной выскочишь, а на Маршалковской вскочишь по методу командос — на ходу. Он будет нас караулить на трассе на Жолибож, и пускай ждёт до упоения, мы поедем с другой стороны.
Запланированный манёвр удался вполне. Гутюша вышел, прокрался к Маршалковской, я переехала через тротуар, втёрлась между деревьями и мусорными контейнерами, Гутюша прыгнул в машину, и мы помчались в южном направлении.
В ретровизор видела, как белый «полонез» пытался исполнить мой предосудительный финт, в чем ему помешали прохожие. Слава Богу. Я уже повернула к Дворцу культуры, а он все ещё путался в этих манипуляциях.
Мы ехали в Трускав, где жила потайная подруга Каськи-наркоманки. Самой Каськой я перестала заниматься — она лечилась, о чем уведомил нас врач. Отказался сообщить, где она, и лишь пообещал в случае крайней необходимости организовать встречу с ней, а без нужды не разрешил нарушать лечение. Подруга, возможно, могла бы заменить Каську.
Мы разузнали её фамилию и адрес, но представления не имели, как она выглядит. Знали только возраст: двадцать — двадцать один год. Всю дорогу мы и так и сяк высчитывали время:
Баськин лесничий планировал ускорить прирост населения пятнадцать лет назад; для достижения цели женился, надо полагать. Подруга Каськи в то время насчитывала пять вёсен отроду, а потому в расчёт не принималась. Когда же он успел её изнасиловать, если это вообще он? Баська не помнила его фамилии, только имя, к счастью, довольно нетипичное — Игнаций. Может, и в самом деле надо начинать с какого-то лесного отдела кадров и допытываться насчёт лесничего по имени Игнаций. Найти и осмотреть ухо… Жертва осталась с ним в дружбе, скажем, эти страсти разыгрались четыре года назад: вдруг да и в самом деле у неё есть адрес и кадры удастся обойти. Но если окажется действительно все в одном клубке и маленького Сушко сунули в эту ораву ребятишек, она ни за что не признается даже в знакомстве. Следует изобрести предлог…
И вдруг я кое-что припомнила.
— Гутюша, у меня мысль. Когда-то один молодой лесничий — здесь работал, в Кампиносе, — в страшной тайне писал стихи. Дал мне прочитать, дабы выслушать вердикт. Представь, очень хорошие стихи, во всяком случае те отрывки, что удалось прочитать — почерк у него был кошмарный. Я измучилась ужасно, почти ослепла и вернула ему тетрадь с просьбой переписать поприличнее. Дело того стоило, но продолжения не последовало, потеряла его из виду, наверно, уехал работать в другое место. Давай скажем, ищем, мол, его из-за стихов. Он скрывал это изо всех сил, никто о его творениях не знал, а мы можем утверждать, что его звали Игнаций. Как его имя на самом деле, не помню. Что думаешь, а?
Гутюша похвалил мысль. Даже предложил себя в качестве представителя издательства, которое жаждет получить эти стихи и разыскивает автора. На том и порешили.
Панна Мариола Кубас трудилась в садике за домом. С ленцой выкапывала позднюю морковь, занятие это, по-видимому, не входило в число излюбленных, она охотно оставила его. Кругленькая, пышная и веснушчатая, производила впечатление простой девахи, а вовсе не женщины-вамп, только потом я поняла, что не в том дело.
Рассказ о талантливом лесничем выслушала с интересом и не преминула нас разочаровать. Теперешний, живущий на опушке леса, вряд ли тот, кого мы ищем: во-первых, здесь совсем недавно, года два самое большее, во-вторых, не подходит по возрасту, а в-третьих, уж на поэта как-то совсем не похож. А кроме того она не понимает, почему, собственно, с этим вопросом мы обращаемся к ней.
— Я слышала, вы дружны с каким-то многодетным лесничим, а зовут его Игнаций, — брякнула я, была не была. — Фамилии того человека не знаю, имя такое же, а детей у него столько, что я всегда путалась в счёте. Ещё маленькие были, минимум штук шесть. Возможно, сейчас уже больше.
Мариола Кубас бровью, может, и не повела, но чуть-чуть удивилась.
— Откуда вам известно?
— Просто предполагаю. Он любил детей…
— Нет, откуда вам известно, что мы с ним друзья?
Так — все-таки нашли! Только поосторожней. Не хотелось ссылаться на Баську, лучше уж признаться в знакомстве с Каськой-наркоманкой, благо были разные предлоги. Обмеры здания длились довольно долго, даже и подружиться успели бы.
— От Касыси, — ответила я простодушно. — Косвенно подтвердила это и пани Голковская, у которой был ваш адрес. Вот я и попыталась. Иначе пришлось бы долго и нудно узнавать через министерство лесоводства.
Мариола Кубас внимательно разглядывала меня и довольно долго что-то обдумывала.
— Игнаций переехал в Боры Тухольские, — сообщила она наконец. — Не смогу вам объяснить, где это, но есть его адрес, только не здесь. Я весь последний год прожила у приятельницы…
Она смутилась, вздохнула и пригласила нас на бревно, лежавшее в саду. Мы рядком уселись все трое.
— Я бы очень желала ему успехов, — продолжала она. — Не знаю, поэт он или нет, я никогда не слышала, чтобы писал стихи, но и вправду мог скрывать. И мы видимся редко, раз в год, он по службе приезжает в Варшаву, недавно был. А я вообще-то живу в квартире приятельницы — она за границей и бывает только в отпуск, тогда я перебираюсь сюда. У нас договор такой, во время её пребывания здесь я ей не мешаю. Вес мои вещи у неё, она как раз приехала, и, если бы вы могли подождать с недельку, я нашла бы адрес. Оставьте мне ваш телефон, позвоню, как только найду. Договорились?
Я согласилась без долгих размышлений. Все ясно: Мариола Кубас врёт, так же как и я, и время ей нужно, чтобы выяснить, в чем дело. Лесничего знает наверняка, хочет проверить, кто мы такие, и все разыграла как по нотам. Если маленький Сушко прошёл через её руки, она отлично спрятала концы в воду.
— А вы, пан, из редакции? — внезапно обратилась она к Гутюше.