Доктору с «Брянска» достались тяжелые пациенты. У Полины начался жестокий плеврит. У Каштана, как ни удивительно, не было и намека на простуду, он не схватил даже насморка. Однако сотрясение мозга, временная глухота от контузии, трещины в ребрах и ключице составили набор, способный озадачить любого врача.
Тело Юрия было пестрым от кровоподтеков и ссадин. По выражению доктора, его пациент представлял один сплошной синяк. К тому же врач был обескуражен худобой Каштана, его изможденным видом и бледностью.
Из-за того, что у Юрия мучительно ныли спина и грудь, ломило голову, ему давали болеутоляющие и успокоительные препараты. Большую часть пути он проспал и не запомнил морского путешествия.
Пунктом назначения сухогруза «Брянск» была бухта и портовый поселок Светлана. Когда-то давно, еще в школе, на уроках географии Каштану запомнилось название этой бухты, соседствующей с другими приморскими заливами и поселками — Ольгой, Владимиром и Валентином. Думал ли он, что его забросит когда-нибудь в эти места!
К небольшому чистенькому поселку Светлана подступала с трех сторон тайга. Больница, куда поместили пострадавших от цунами, тоже оказалась чистой и даже уютной.
В травматологической палате Каштан лежал один. Здесь стояла другая койка, но она пока пустовала.
Полину поместили в кабинет врача, а дочь ее Лену определили в дом к сестре-хозяйке.
Слух вернулся к Каштану довольно быстро.
Как ни досадовал Каштан, что злой рок вновь загнал его в больницу, приходилось пока мириться с этим. К тому же после нескольких недель пребывания здесь он почувствовал потребность поразмышлять в тиши и покое над некоторыми странностями его нынешнего бытия. Часами лежал он и думал о причудах судьбы.
Прежде всего он не мог уразуметь, каким образом ему удалось выйти живым из этой немыслимой передряги? Почему его не скрутило в ледяной воде? Откуда вдруг взялись силы для безнадежного заплыва? Непонятно. Загадочно.
Но этого мало. Уже здесь, в Светлановской больнице, по прошествии месяца, он почувствовал, что исчезло ставшее привычным, мерзкое ощущение немощи, которое так изнуряло его раньше.
Появился аппетит. Когда поднимался и бродил по палате, ноги уже не дрожали по-стариковски. И он не задыхался, как прежде, от напряжения. К тому же Каштан пополнел.
Он удивлялся — куда смотрят бациллы, превратившие его легкие в решето? Уж слишком неожиданно столкнула его жизнь с этой непостижимой загадкой.
А другой загадкой была Полина.
Почти месяц ее мучили жестокий кашель и высокая температура. Но едва лишь состояние Полины улучшилось, как она стала наведываться в палату к Каштану.
Его смущало трогательное и робкое внимание этой подавленной горем женщины. Полина приходила, садилась на постель и подолгу молча смотрела на него.
Странен был этот взгляд. В нем угадывалась не только тоска и горечь, но и нежность.
Каштан понимал, что Полина испытывает естественное чувство благодарности к человеку, ее спасшему. Но его натура отчаянно сопротивлялась любому проявлению такой признательности. И когда Полипа, упрекая за го, что небрит, ласково проводила пальцами по его щеке, Каштану становилось не по себе.
Болезнь вымотала Полину. Однако на осунувшемся лице еще огромнее казались ее серые глаза. И даже в мешковатом больничном халате, с распущенными по плечам шелковистыми волосами, была Полина привлекательна и женственна. Каштану не доводилось, пожалуй, встречать женщину, которую бы природа так же щедро одарила и обаянием и красотой. Но это отпугивало его и стесняло.
Каштану все более становилось ясно, что развитие его болезни приостановлено. Хотя он не мог взять в толк, каким образом это произошло. В памяти вновь всплыло старинное выражение «Тайна сия велика есть». Только на этот раз оно приобретало совсем иной смысл.
Глянув как-то на Каштана, Полина удивленно сказала:
— А ты, оказывается, видный мужчина, Юра. А ведь похож был на старика. Сейчас выпрямился и стал вдруг статным, пригожим парнем.
Полина раздобыла ножницы и довольно сносно подстригла его. Она подарила Каштану бритвенный прибор и мягко, но настойчиво попросила ежедневно бриться.
Через несколько дней, удовлетворенно разглядывая его. она сказала:
— А ведь тебе, Юра, пошло на пользу это купание.
Это был единственный случай, когда Полина упомянула о происшедшем. Раньше она ни слова не говорила ни о гибели мужа, ни о своем спасении.
Впрочем, как-то произошел нелепый разговор, даже ре разговор, а обмен репликами. Полина заметила, что Каштан украдкой любуется ее волосами, и тихо спросила:
— Удивляешься, что не выдрал их, когда тащил меня за волосы к берегу?
Он смутился и буркнул:
— Простите.
— За что? — удивилась Полина.
— За то, что поступил тогда варварски.
— Ты это серьезно?
В глазах ее словно вспыхнул свет. Полина смотрела на Юрия так, что его взяла оторопь, и он отвел взгляд.
Непонятные складывались отношения. Непонятные.
Полина называла его на «ты», а он ее на «вы». Она продолжала неназойливо, но упорно опекать Каштана. А его чем дальше, тем сильнее мучила такая опека, потому что с каждым днем сильнее захватывало обаяние этой женщины.
Но если бы даже Каштан был здоровым, крепким мужчиной, свободным в своих поступках, то и в этом случае напрочь исключался для него любой намек на какое-то сближение. Тут сама жизнь поставила неодолимую преграду.
На глазах у Каштана произошла трагедия. Видение погибающего мужа Полины до сих пор преследовало его.
Он пытался избегать Полину. Но как это сделаешь в больнице? Она приходила к нему, пленительно женственная, излучающая теплоту и добросердечность. Рука не поднималась оттолкнуть ее, язык не поворачивался нагрубить ей.
Однажды, соблазненный ясной весенней погодой, Каштан вышел на больничную веранду. Он зажмурился от ослепительного солнечного света, вдохнул с наслаждением таежный воздух. И долго стоял, задумчиво глядя на лесные дали и видимый отсюда кусочек синего морского пространства.
Подошла Полина, положила руку ему на плечо. Молча стояла совсем близко. От легкого, едва ощутимого прикосновения женщины чаще заколотилось сердце. Стараясь унять дрожь в голосе, Каштан спросил Полину о Леночке.
Она негромко проговорила:
— Дочка тоскует по дому. А я не в силах, Юра, объяснить ей, что того курильского дома больше не существует…
— У меня ведь тоже дочка, — проронил Каштан. — Ей скоро семь лет.
Полина помолчала, потом тихо спросила:
— Родные знают о твоих похождениях?
Он отрицательно помотал головой. После долгой паузы она вновь негромко спросила:
— И когда же ты вернешься к дочке?
— Это невозможно. И дочка, и ее мама — совсем в другой жизни. На другой планете. Меня нет в живых, Полина.
Она медленно провела пальцами по его шее, вздохнула и ласково сказала:
— Эх ты, непутящий.
— Непутевый?
— Нет, именно непутящий. Так говорила бабушка.
Его волновал и голос Полины, и аромат ее волос.
Каштан злился на себя за. то, что замирает от присутствия этой женщины. И он твердо сказал себе, что с этим надо решительно кончать. Больницу придется покинуть.
И на этот раз судьба благосклонно пошла ему навстречу.
В палату, где лежал Каштан, поместили второго пациента, Кондрата Игнатьевича, бывалого таежника лет шестидесяти. В больнице он оказался, по его словам, «по чистой дурости». Во время перехода через горный кряж Кондрат Игнатьевич попал под камнепад, и его крепко побило. Он на себя был зол, поскольку считал, что истинный дальневосточник не имеет права на промашку, обязан вовремя угадать осыпь.
Кондрата Игнатьевича часто навещал шестнадцатилетний племянник Кеша. Оба они нравились Каштану своей доброжелательностью, каким-то врожденным естественным дружелюбием.
Каштан часами беседовал с умудренным жизнью человеком.
Только однажды он рассердился на таежника, когда тот сказал о Полине: