— Это — пацан?
— Ну да. И с Репосси говорил.
— Порядок, значит.
— Нормально. Ну, я поехал.
— Бывай!
Полуголый Фома плеснул воду на раскаленные камни. С шипеньем и свистом бешено вырвался пар, Фома взялся за веник и что есть силы стал хлестать извивающегося коменданта. Гвиано при этом как-то странно выл:
— У-ы-ы! И-у-у! Ы-ы-й!
Потом он стал молить о пощаде:
— О, доктор, хватит! A-а, больно!! Достаточно! Не надо!
Но Фома вошел в азарт. Он сек колючим веником с оттяжкой. При этом приговаривал по-русски:
— Ничего! Ничего! Терпи, сука! Это новейший швейцарский способ! Еще тебе! Еще, падла!
Высеченный, но умиротворенный полковник был водворен в постель. Здесь он хлебнул зеленого крапивного настоя и совсем угомонился.
Доктор Зайдель попрощался с больным и отправился в Рим.
Утром в гостинице Фома был необычно мрачен и молчалив. Седых спросил:
— Чего ты надулся, как мышь на крупу?
Бурлаков задумчиво сказал:
— Осточертело мне тут, Еремушка! Не по мне эта работа. Сил моих больше нет. Домой хочу. В кузню.
Раздался телефонный звонок. Фома взял трубку:
— Доктор Зайдель слушает!
Супруга коменданта возбужденно затараторила:
— Ах, профессоре, вы кудесник! Это феноменально! Какой дивный метод! Мы с мужем в восторге! Подлинное волшебство!..
— Он выздоровел?
— Абсолютно! Он готов танцевать!.. Он все-все может! Я же говорила, что вы — светило медицины!.. Чек вам выслан…
— Я рад, — буркнул Фома.
— Ах, синьор профессоре! Вы будете сердиться, но у меня снова к вам просьба.
— Что такое?
— Теперь нездоровится мне.
— Вон даже как! Тоже поясница?
— Нет, желудок.
— Болит?
— Болит.
— Ах ты, беда-то!
— Ваши методы, профессоре, творят чудеса. Мы ждем вас сегодня. Гонорар, конечно, особый… Доктор, дорогой! Я верю в ваше согласие!.. Машина будет к двенадцати. Я не прощаюсь!
Бурлаков положил трубку. Угрюмо посмотрел на друга. Зло сказал:
— Теперь вот эту стерву надо лечить.
— Что с ней стряслось?
— Живот болит.
— Мама твоя как народу животы-то лечила? Небось чугунок на пузо ставила?
— Ага.
— Ну вот и поставь ей.
— Это где ты в Италии чугуны видел?.. И потом не в этом дело. Обрыдли мне эти сволочи во как!
В дверь постучали. Вошел чиновник из канцелярии Регины. Он козырнул и вручил доктору Зайделю конверт. Еще раз козырнув, удалился. Фома вынул чек. Брови его изумленно полезли вверх:
— Ерема! Глянь-ка, сколько они мне отвалили за баню!
— Не тебе, а МОПРу. Вся сумма пойдет в пользу этих ребят.
— Я что, ее захапать хотел, по-твоему?!
— А ты не заговаривайся — «мне», «я», «меня». Научился у буржуев!
— Отстань! И без тебя тошно!
Он уселся поглубже в мягкое кресло и задумался. Еремей разглядывал чек, удивленно крутил головой.
— Им для своего подлого здоровья ничего не жалко, — сказал он. — Слушай, Фома…
— Отстань!
— Да я дело тебе хочу предложить.
— Иди к черту!
— Ну, чего ты рычишь? Шлея под хвост попала?
Фома встал. Глаза у него были какие-то смятенные, тоскливые. Он глухо заговорил:
— Я уж неделю не могу заснуть! Не могу!! Глаза закрою, и сразу камеры чудятся и эти ребята. Сердце же трескается, глядя на это изуверство… Какие парни, Ерема, если б ты видел! Джакомо, это ж вылитый Васька Чухонцев, наш бетонщик…. Как подумаю, что им гнить там всю жизнь, — выть хочется! Мы-то уедем с тобой, а они там, в камерах… Мне Гвиано сказал, что они обречены… Над ними издеваются… Есть там тварь такая, лейтенант. Я б его задушил собственными руками. Подлюги… Фашисты поганые…
— Душить-то нельзя, — проговорил, тяжело вздохнув, Ерема. — Уголовщина! Нарушать ихние законы не можем… Вот если б придумать что-нибудь деликатное… А? По-хорошему так, чистенько, аккуратно. И чтоб гадин этих не трогать. И чтоб ребят спасти. А, Фома?
— Ты о чем?
— Сам знаешь о чем.
— Считаешь, стоит попробовать?
— А чего?
— Взгреют нас дома по первое число?
— Как пить дать!
— Денег у нас теперь вроде хватит?
— С гаком!
— Что решаем?
— Начерти-ка для начала план крепости и окрестностей… А что не запомнил, посмотришь, когда будешь лечить мадаму, Она, поди, потребует, чтобы ты ее лично сам в баньке попарил? Гы-ы!
— Чтоб ей сдохнуть!
— Чудак, она ж нам редкую возможность дает! Лечи ее подольше. И приударь за ней.
— Еще чего не хватало! Н. и за какие коврижки!
— Для пользы же дела, дурень!
— Бабы, это по твоей части. Думаешь, я не знаю про Зинку из итээровской столовки?
— Ха! Вспомнил!
— Тоже грудастая — будь здоров!
В дверь постучали. Это был шофер супругов Гвиано.
— Э-эх! — тяжко вздохнул Фома, — Будь она проклята, докторская житуха!
4. БЛАГОДАТЬ НИСХОДИТ С НЕБА
В правление планерного авиаклуба «Ломбардия» пришел молодой человек. Он представился:
— Пол Эккерт. Корреспондент. Швейцария.
— Чем можем вам служить, синьор Эккерт?
— Летать. Планер.
— Вы хотите заняться тренировочными полетами?
— Да. Полеты. Много.
— С инструктором? Или один?
— Один. Да.
— Прошу заполнить карточку, а затем внести сумму за весь сезон — чеком или наличными.
Седых вынул шпаргалку, составленную для него Фомой, и заполнил карточку. Затем уплатил деньги в кассу.
— Когда синьор Эккерт начнет полеты?
Эккерт глянул в какую-то бумажку и сказал:
— Сейчас.
Команда натянула резиновые тросы. Техник поднял руку. Седых тоже. Техник резко опустил руку. Стопор отключен, и планер взмыл в небо. Он сразу же стал нырять по невидимым ухабам.
Ерема приговаривал:
— Ни фига, разберемся, что к чему! Рычагов всего два. Где наша не пропадала!
По на первый раз разобраться было трудно. И планер крепко стукнулся носом о землю. Швейцарский журналист расквасил нос и разбил губы. Но на вопрос, не доплатит ли все же синьор за инструктора, помотал головой:
— Нет! Один!
Доктор Зайдель встретил в коридоре тюремной канцелярии надзирателя Репосси. Он передал ему пачку денег и шепнул:
— Скажи этому гаду, что получит еще столько же. И пусть запомнит: ваше совместное дежурство до полуночи в воскресенье.
— Хорошо, синьор профессоре.
Двухместный планер «Савиола» с Эккертом на борту был отбуксирован к облакам самолетом. Трос сбросили, и швейцарец стал совершать плавные круги над морем, где сильны восходящие потоки воздуха.
Стоявший на аэродроме инструктор сказал:
— Поразительные успехи у этого швейцарца! Так быстро освоить пилотирование редко кому удается.
— Да, талантливый малый! Но чудаковатый. Молчит все, только глазами сверкает.
— Ну, журналисты вообще ведь народ эксцентричный!
Синьора Гвиано возлежала на кушетке. На ней был прозрачный пеньюар. Гордо вздымался обтянутый тонким шелком бюст.
Доктор Альберт Зайдель, светило швейцарской медицины, тоскливо слушал излияния болящей супруги полковника:
— Я не устану повторять, милый мой профессоре, если б вы жили в Риме, стали бы миллионером! Вы затмили бы своим искусством всю эту ораву дилетантов, которые по недоразумению считаются медиками, но разбираются только в одном — в подсчете лир… Решайтесь, доктор! Я помогу вам найти виллу в окрестностях Рима, я создам вам клиентуру.
— Тут надо крепко обмозговать! — сказал Зайдель.
В комнату, постучав, вошел полковник Гвиано. Он бодро спросил:
— Ну и каковы успехи Джанины?
— Она молодцом, — сказал доктор, — в пятницу уже сможет ходить на прогулки. А в воскресенье я разрешу синьоре даже выпить вина и поесть мяса.
— Великолепно! — пропищал полковник. — И эту бутылочку доброго старого вина мы разопьем втроем! Й не вздумайте отказываться, дорогой мой! Я приглашаю вас в воскресенье вечером. Вы теперь лучший друг дома. Так жаль, что вы живете в другой стране!