Утром следующего дня, ровно в девять ноль-ноль, мы вместе с Юркевичем входили в здание «института». «Институтом» в Нюрбе в шутку называли камеральную лабораторию экспедиции, в которой геологи обрабатывают материалы, собранные летом в полевых маршрутах. По штатному расписанию экспедиции эту лабораторию, имеющую в своем составе еще несколько лабораторий, нельзя было причислить к рангу институтов, но по масштабу, а главное — по важности проводимых работ, амакинскую «камералку» действительно можно было назвать институтом.
Мы начали осмотр с минералогического музея. В большом светлом зале висели на стенах фотографии тех мест, где залегают крупнейшие месторождения якутских алмазов, в застекленных витринах лежали образцы кимберлитовых пород.
Потом мы попали в физическую лабораторию. Здесь стояли большие мудреные приборы. Одни из них предназначались для извлечения алмазов из коренных пород, с помощью других физики старались проникнуть в глубь алмазного кристалла и постичь его тайну. Устройство этих машин было так сложно, что я даже не решился спрашивать о них у начальника лаборатории Владлена Красова, молодого человека с университетским значком. От него я только узнал, что физическая лаборатория Амакинской экспедиции имеет такие приборы, которых не сыщешь во всей Восточной Сибири.
Но, несомненно, самой интересной оказалась кристаллографическая лаборатория. Здесь в огороженном книжными полками углу в старом вольтеровском кресле сидел седоголовый человек. Это был Михаил Андреевич Гневушев, величайший, как сказал Юркевич, дока по части алмаза и большой знаток всех тайн, заключенных внутри этого загадочного минерала.
На столе у Гневушева, возле микроскопа, лежала разбитая на мелкие кусочки «радуга». Это были алмазы. Я так и впился в них глазами.
— Действует? — улыбнулся Гневушев. — Каждый, кто впервые видит вместе столько алмазов, несколько минут не может оторваться от них.
Оторваться было действительно трудно. Это были первые наши отечественные алмазы, которые я видел так близко и в таком количестве.
Михаил Андреевич взял на ладонь несколько кристаллов и подбросил их, как это делают при игре в речные камешки. У меня екнуло сердце. Мне казалось, что такое фамильярное обращение просто оскорбительно для алмазов.
Разглядывая алмазы и не переставая удивляться щедрым дарам якутской земли, я застрял в комнате Гневушева на целых полчаса. Михаил Андреевич терпеливо отвечал на все вопросы, но в то же время как-то недвусмысленно поглядывал на часы. С некоторым, правда, опозданием я понял, что мешаю Гневушеву работать. Но Михаил Андреевич представлял для меня такой большой интерес, что терять его из виду было никак нельзя. Мы договорились о встрече в тот же день, после работы.
Начальник кристаллографической лаборатории оказался поистине кладезем научных познаний об алмазах. Мы просидели с ним до утра. Уходя от Михаила Андреевича, я уносил с собой пачку исписанных блокнотов. Вот что в них было записано:
«…Впервые с научной точки зрения необычную твердость алмаза пытался описать римский естествоиспытатель Плиний Старший в своей книге «Естественная история». Плиний говорил, что алмазы обладают несказанной твердостью и так сопротивляются ударам, что железо молота и наковальни разлетается на куски.
Чем же можно подействовать на алмаз? Римский ученый давал весьма оригинальный рецепт: оказывается, алмаз размягчается от… горячей козлиной крови. Честь этого открытия Плиний отдавал всемогущему божеству.
Несмотря на многие небылицы, содержащиеся в книге Плиния, он записал одну очень интересную мысль. Говоря о формах алмазов, римский ученый указывал, что алмазные кристаллы напоминают как бы две крепко соединенные кегли, приставленные друг к другу своими основаниями. В этом наблюдении Плиния была первая, пока еще робкая, догадка о форме кристаллической решетки алмаза.
Первые, по-настоящему научные познания алмаза, безусловно, связаны с изобретением методов его шлифовки. Интересно, что исследованием алмаза занимался, несмотря на всю свою занятость в других отраслях науки, Михаил Васильевич Ломоносов. В первом русском естественноисторическом музее — Кунсткамере, открытой еще Петром I, был один неотшлифованный алмаз. Этот кристалл и изучал Ломоносов.
Ломоносов одним из первых произвел измерение углов на кристалле алмаза. В своем трактате «О слоях земных» он писал, что драгоценные камни, в том числе и алмазы, при своем образовании следуют законам геометрических углов и плоскостей. Михаил Васильевич высказал замечательную пророческую мысль о том, что причиной необычайной твердости алмаза является «сложение его из частиц, тесно соединенных».