Старая кухарка не заметила, что во время ее рассказа кровь все более приливала к лицу Иоганна. Когда она, наконец, кончила, он, ничего не сказав, направился в комнату, где спали Фридерика и Фелисита. Девушка сидела у окна, положив голову на руки. Ее чистый профиль с печально опущенными углами рта и закрытыми глазами говорил о невинном спокойствии и страдании.
Профессор тихо подошел к ней и с минуту молча смотрел на девушку. Затем он мягко и с состраданием сказал:
— Фелисита!
Она вскочила и с изумлением посмотрела на него. Вся ее фигура приняла такую позу, точно она ожидала встречи с врагом.
— Фридерика сказала мне, что вы нездоровы, — сказал профессор обычным спокойным тоном врача.
— Я чувствую себя лучше, — ответила она. — Покой хорошо действует на меня.
— Гм... однако, ваш вид... — он не докончил фразу и хотел было взять ее руку.
Фелисита отступила в глубь комнаты.
— Будьте благоразумны! — сказал профессор серьезно, и его брови мрачно нахмурились, так как девушка продолжала неподвижно стоять на прежнем месте. — Тогда я вынужден говорить не как врач, а как опекун. Приказываю вам сейчас же подойти ко мне!
Она вспыхнула и, не поднимая ресниц, медленно подошла и молча протянула ему руку, которую он нежно взял. Эта узкая, маленькая, но огрубевшая от работы рука так сильно дрожала, что на лице профессора появилось чувство глубокого сострадания.
— Неразумный, упрямый ребенок, опять вы заставили меня обойтись с вами строго! — сказал он мягко. — А я бы хотел, чтобы мы расстались друзьями... Неужели вы не можете смотреть на меня и на мою мать иначе, как с непримиримой ненавистью?
— Что посеешь, то и пожнешь! — глухо ответила Фелисита. Она посмотрела на пальцы, державшие ее руку, с таким ужасом, точно это было раскаленное железо.
Профессор быстро выпустил ее руку. Выражение кротости и сострадания исчезло с его лица. Он сердито ударил палкой по травинкам, росшим между камнями. Фелисита вздохнула свободнее: таким резким и суровым он и должен был быть. Его сострадание приводило ее в ужас.
— Все тот же упрек, — холодно сказал, наконец, профессор. — Может быть, ваша непомерная гордость часто страдала, но приучить вас к невзыскательности было нашим долгом. Я могу спокойно относиться к вашей ненависти, так как всегда желал вам только добра. Не буду спорить — заслужить любовь моей матери очень трудно. Но она справедлива, и ее благочестие не дало ей причинить вам горе. Вы собираетесь самостоятельно встать на ноги и выйти в свет, но для этого, учитывая ваше положение, прежде всего нужна покорность... Как вы будете жить с вашими ложными понятиями, которых вы так упрямо держитесь?
Девушка спокойно посмотрела на него.
— Если вы мне докажете, что мои взгляды противоречат нравственности и разуму, то я охотно откажусь от них, — сказала она. — Ни один человек, кто бы он ни был, не имеет права обрекать других на духовную смерть только потому, что эти другие низкого происхождения. У такого несчастного существа, как я, вынужденного жить среди бездушных людей, нет иного оружия, кроме сознания, что оно также дитя Господне. Для Него не существует ступеней и рамок человеческого общества — это людские выдумки, и чем мельче и ничтожнее душа, тем сильнее она их придерживается.
Фелисита медленно повернулась и исчезла за дверью. Профессор неподвижно смотрел ей вслед, затем надвинул шляпу на лоб и направился к дому. Неизвестно, что происходило в его душе, но глаза Иоганна потеряли свой блеск.
В прихожей адвокат Франк разговаривал с Генрихом.
— Ну, профессор, у тебя и дома нашлись пациенты? — спросил молодой человек, здороваясь
с Иоганном. — Я слышал, что вчерашнее происшествие не прошло бесследно и для ребенка...
— У ребенка сильная лихорадка, — сухо закончил профессор. Очевидно, он не хотел вдаваться в подробности.
— Ах, господин профессор, это бы еще ничего, — сказал Генрих. — Ребенок и так уж болен и плачет целыми днями, но когда такая девушка, как Фея, у которой никогда ничего не болит, вдруг повесила голову, тогда поневоле испугаешься.