— Да, Вера. Конечно, произошло. Я не видел вас целых два дня.
— Сейчас будем пить чай. — Невысокая, стройная шатенка с большими серыми глазами, в длинном закрытом черном платье, она встала и направилась на кухню.
«Потом, — подумала Вера, когда они пили чай и болтали о всяких пустяках. — Я скажу ему потом». Она поняла, что сама еще не решила, как поступить, и поэтому пока молчит.
Ночью она долго смотрела на беспокойно спавшего графа. Как он ей сказал позавчера, этот тучный иностранец с массивной челюстью и бриллиантовым перстнем на мизинце? «А вы, мадам, есть большой кокетка!» Смешно. За одно кокетство, за умение нравиться денег не платят. Чтобы этими талантами зарабатывать, недостаточно оставаться кокеткой, для этого надобно стать кокоткой. И она ею стала.
...Так она и живет: лжет сама, ложь и лицемерие процветают вокруг нее. Она помнит время, когда ее, честную и скромную модистку, унижали на каждом шагу. Но стоило ей стать продажной женщиной... У нее стали бывать важные господа, которые платили деньги. У каждого из них дома оставалась жена, которой, уходя, говорили, что идут по важным делам, а все дела-то сводились к тому, что проводили время с нею в ее спальне. Среди этих важных господ были и убеленные сединами отцы семейств. Дочерям своим они наверняка проповедовали целомудрие, а сами глумились над одной из десяти заповедей божьих: не прелюбодействуй. Ну да ладно. А ведь между заповедями расстояние короткое. Если заповедь «Не прелюбодействуй!» ничего не стоит, то зачем же дорого ценить другую заповедь — «Не укради!» Она возьмет этот ключ, ведь за него иностранец даст много денег, и она уедет в другой город, начнет новую жизнь, чистую, незамутненную. Игра стоит свеч. Господь простит ей этот последний грех.
Граф громко застонал.
— Проснитесь, граф! — Вера трясла его за плечи. — Мне страшно.
Василий открыл глаза.
— Что случилось?
— Вы кричали во сне, я испугалась. Прошу вас, не спите, я должна вам сказать нечто важное... Вы не знаете толстого крашеного иностранца с бриллиантовым перстнем на мизинце?
— Нет, — сонно произнес Василий. — Впрочем... не уверен в этом.
Пока она, сбиваясь, рассказывала ему, как позавчера днем к ней пришел иностранец и предложил десять тысяч за то, что она придет в дом к Василию и, воспользовавшись отсутствием старого графа, похитит в кляссере монету, молодой граф мучительно вспоминал, где он слышал о толстом иностранце с перстнем на мизинце.
— Он мне дал... Я сейчас... — Вера встала, подошла к лежавшей на тумбочке сумке, долго рылась в ней, наконец вынула листок бумаги, зажгла свечу и вернулась.
«Константиновский рубль, — вглядываясь в нарисованный кружочек, изумился Василий. — Нет сомнения».
И вдруг он вспомнил: это было минувшей весной. Отец сидел в кресле-качалке на террасе, которая выходит в ослепительно белый, цветущий вишневый сад. На коленях у него неизменный кляссер. Он вынул маленькую монету, долго, щурясь, разглядывал ее, потом поднял над головой.
«Эту драхму отчеканил в четвертом веке до нашей эры Филипп II, вполне возможно, что держал ее в руках его знаменитый сын — Александр Македонский, который одарил ею молодого цирюльника. Видишь, в монете маленькая дырочка? — Заметив недоумение сына, старый граф, в свою очередь, удивился: — Неужели ты не слышал? Изволь, я расскажу историю... — Помолчав немного, стал рассказывать. — По свидетельству Плутарха, Александр всегда брал с собой в поход то, что давало ему надежду на успех и вселяло благочестие по отношению к богам, честность, простоту, умеренность, веселое расположение духа, презрение к смерти, дар слова и правдолюбие, спокойную обдуманность и быстроту в действиях, славолюбие и твердую волю. По преданию, у него на голове имелось два роговидных отростка, и потому всех парикмахеров он после бритья убивал, — с благочестием у императора было, как понимаешь, не все в порядке. Мать одного из цирюльников, красивого голубоглазого юноши, когда пришла очередь идти ему к Александру, замесила тесто на грудном своем молоке, испекла небольшую лепешку и дала сыну, чтобы он предложил Александру откушать. Тот попробовал кусочек лепешки и, когда цирюльник закончил работу, сказал ему, что он должен умереть. Тогда юноша ответил: грешно убивать своего молочного брата. И рассказал все императору. И тот отпустил его со строгим приказом не разглашать тайны, а на прощание снял с себя талисман — висевшую на тонком кожаном шнурке монету — и подарил юноше. — Отец поднес монету к слезящимся глазам и долго с любовью смотрел на нее. — Конечно, это та самая драхма. И мистер Блэйк отдал бы за нее свой бриллиантовый перстень. — Старый граф осторожно вложил монету в кляссер, вынул другую. — Ну а за эту монету он отдал бы половину своего состояния. Мне жаль, мистер Блэйк, но монета никогда вашей не будет».