— Но как они встретят этого человека? — спросил Ляйляк-бай.
— Через два дня я хочу выехать в степь. Я давно слыхал, что степь хранит остатки древней крепости Темир-Тепе, где мужественные предки Ляйляк-бая сражались насмерть с неверными. Из уважения к их памяти я хочу посетить эти священные руины. Тот, кто захочет меня видеть, придет туда во второй половине дня, чтобы к темноте разговор был уже кончен. Вот и все, о чем я хотел поговорить с тобой, почтенный Ляйляк-бай.
Старик ничего не сказал, и они простились.
Осторожно спустившись с конем в поводу от усадьбы Ляйляк-бая к ровной дороге, Зудин вскочил в седло. Гулко раскатилась в ночной тишине дробь копыт пущенного в галоп коня. Раскатилась и стихла в отдалении. А Ляйляк-бай еще долго стоял у ворот и, глядя, как один за другим гаснут в долине огни, вспоминал давно прошедшее, казалось, навсегда забытое и так неожиданно и некстати вспыхнувшее вновь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Прошло меньше суток с того времени, как молодые курсанты надели военную форму, а старшина уже со всей придирчивостью требовал образцовой выправки.
Большого роста, необыкновенно широкий в плечах, должно быть очень сильный, он сразу же вызвал к себе чувство уважения со стороны курсантов. Голос у него был самый «старшинский» — настоящая иерихонская труба. Когда он кричал «смирррно», то это самое «ррр» раскатывалось так грозно, что курсанты замирали в трепете, Санька после первого построения только затылок почесал:
— Ну и послал нам бог воспитателя! С ним год прослужишь и заикой сделаешься.
— А другой тебя и не проймет, — успокоил его Сережка.
Команда старшины «становись без последнего» прервала этот разговор. Все кинулись к месту построения, так как уже знали: кто будет последним, тому обеспечен наряд на сверхурочную работу. Строй замер, и старшина обвел его свирепым взглядом. Придраться, кажется, было не к чему. Сапоги и пуговицы у всех блестели, все побриты… Но опытный глаз старого служаки разве мог что-нибудь пропустить? И он грозно двинулся вдоль строя, бросая на ходу сердитые реплики:
— Для кого сапоги чистите? Для старшины? Носки блестят, а каблуки грязные. Выйдите из строя!
— Кто вас так учил подшивать подворотничок?
— А что это за олицетворение невинности? — старшина воткнул глаза в постную Санькину физиономию. Тот только что двинул кулаком соседа в бок и сразу же изобразил лик святого. — Выйти из строя!
Когда старшина дошел до левого фланга, «из строя» была выведена половина курсантов. Эти две половины стояли теперь друг против друга, и старшина смотрел то на тех, то на других, потом, выдержав томительную паузу, спросил обычным своим громовым голосом:
— Все поняли мои замечания? — Курсанты молчали, и старшина решил: поняли. — Даю пятнадцать минут сроку. Все недостатки устранить, старшим доложить об устранении. Кому непонятно, как должен выглядеть курсант, пусть посмотрит вот на этих двух орлов! — жест в сторону Высокова и Козлова. И сразу раскатистое: — Смиррно! — Два строя колыхнулись и замерли. — За отличный внешний вид Высоко-ву и Козлову от лица службы объявляю благодарность! — И тотчас, как бы спохватившись, погрозил пальцем Высокову и Козлову и добавил уже вполголоса: — Смотрите у меня! Не подумайте, что вы и в самом деле чего-нибудь достигли. Это только по сравнению с остальными. Кто хочет видеть настоящую выправку, пусть смотрит па младшего сержанта Берелидзе. Жаль нет его сейчас, сердяги…
В последних словах старшины послышались нотки нежности, но он опять как будто вспомнил, что подчиненные не должны видеть в нем ничего обыденного, и прорычал:
— Рразойдись!
Санька заново перешивал подворотничок и строил догадки:
— Второй осмотр подряд. Не иначе какое-нибудь начальство нагрянет…
И он не ошибся. Только успели построиться, старшина рявкнул «смирно», дверь открылась, и на пороге появился командир учебного отряда. «А вот поглядим теперь, как ты залебезишь!» — подумал Санька о старшине. Но тот не лебезил. Его доклад командиру прозвучал четко, торжественно и уверенно. Старшина, видимо, вполне надеялся на безупречность своей выправки и не волновался за состояние дел во вверенной ему команде. Перед строем он продолжал держаться хозяином.
Командир отряда лейтенант Журавлев из жизненного опыта знал, что в воспитательной работе надо начинать с мелочей. Поэтому, хотя основное в жизни авиационной школы — тяжелая летная работа, он, направляясь к курсантам, не забыл и о своем внешнем виде: пуговицы и эмблемы горели на темно-синем отутюженном френче как новенькие, в сапоги можно было глядеться, ремни ловко подогнаны и приятно поскрипывали; и выбрит безукоризненно. Только устало запавшие глаза не соответствовали всей блестящей внешности.
Выслушав доклад старшины и поздоровавшись с курсантами, лейтенант сказал:
— Сейчас, товарищи, я ознакомлю вас с боевым расчетом. Старайтесь с самого начала запомнить своих прямых начальников. Товарищ старшина, пригласите летчиков.
Старшина вышел, и через минуту в помещение один за другим стали входить командиры звеньев и инструкторы. Быстрым шагом они проходили за спиной командира и выстраивались за ним в одну линию, лицом к строю курсантов. Вдруг Сережа крепко сжал руку Валентина и глазами показал в сторону двери. Валентин взглянул туда и обомлел: Нина! Да, Нина, только теперь на ней было не белое платье, а френч и темно-синяя юбка. На петлицах — три треугольника… Старший сержант!
Сережка шепнул Валентину:
— Не завидую я Саньке и Борису!
— «Саньке и Борису»! Ты о нас подумай! — так же шепотом ответил Валентин. — Вспомни: «Мы мужчины, мы в авиации разбираемся лучше женщин…», «Элерон», «лонжерон»…
При этом воспоминании у Сергея на лбу выступил пот.
Командир стал зачитывать боевой расчет. При упоминании фамилии инструктора названный отходил в сторону, и к нему тотчас пристраивались курсанты, фамилии которых назывались вслед за фамилией данного инструктора. Борис, Санька и Кузьмич попали в экипаж старшины Лагутина и, облегченно вздохнув, спрятались за его широкой спиной.
Санька, подтолкнув Бориса, сказал ему на ухо:
— Боря, а бог-то, наверное, есть… Я сейчас всем святым молился, чтобы не попасть к белобрысой. Пропали бы мы с тобой под ее руководством ни за понюх табаку!
— …летчик-инструктор старший сержант Соколова, — читал между тем командир, — старшина экипажа — младший сержант Берелидзе…
— Отсутствует, — доложил старшина команды.
— Знаю, — хмуро сказал командир и посмотрел при этом на Соколову. Взгляд его усталых глаз сказал ей: веселенькое для тебя начало работы! Сам старшина экипажа на гауптвахте, — Нина ответила командиру сердитым взглядом, но тот читал уже дальше, и взгляда ее заметить не мог.
— Курсант Зубров!
— Я!
— К инструктору старшему сержанту Соколовой. Курсант Высоков, курсант Козлов… О, так-так… К Соколовой попали, кажется, все вчера провинившиеся. Ну смотрите, старший сержант, я на вас надеюсь…
Зачитав до конца боевой расчет, командир объявил:
— Товарищи инструкторы! Курсанты в вашем распоряжении, приказываю развести экипажи и провести беседы о предстоящем обучении. Ну и… поближе познакомиться друг с другом, Рразойдись!
Нина Соколова провела свою группу через двор и по окраине аэродрома к двум тополям у арыка. Место уединенное, в стороне от шума и движения.
— Пока на улице тепло, будем проводить занятия на этом месте, — объяснила она курсантам. — Садитесь.
Расположились на лужбине в тени тополей. Молча все уставились на инструктора, а она, осмотрев небо и, видимо, оставшись довольной этим осмотром, сказала: