— Ну, всё, Великие Братья? — спросил Лёшка. — Тогда давайте закрывать Главный Совет.
Подсадили ребята Сашка на крышу сарая, верёвкой привязали, спустили вниз и дыру в крыше соломой заложили.
— Будь жив и здоров, Сашок. Дожидайся утра!
2. В ПОИСКАХ РОБИНЗОНА
В полдень на Лёшкиных воротах появился знак: углём нарисованы Кинжал и Маска. Ночью пробрался Лёшка на полянку Четыре Сердца, а утром мать хватилась — нет сына. Всех соседей обегала — никто не видал.
Ни к обеду домой не вернулся Лёшка, ни к вечеру. Мать — в слёзы. Один у неё Лёшка: муж с гражданской войны не пришёл, два старших сына в голодный год померли. Одна надежда была — он, Алексей.
Всю ночь не спала Дарья, плакала. Под самое утро задремала — тихий стук в окно разбудил. Кинулась на улицу: никого. Только на крыльце — пакет из газетной бумаги. Отнесла сельсоветскому писарю:
— Прочти, Митрич. Неграмотная я.
Разорвал писарь пакет, осмотрел бумажку внутри, сказал:
— Нарисованы тут, Дарья, Кинжал и Маска. И тебе — письмо. А в письме сказано: с Лёшкой ничего худого не случится. Скоро домой вернётся. И подпись на бумаге — «В. Б.».
И ещё добавил от себя писарь:
— Я так думаю: нечего тебе реветь, играют мальчишки. Кто в их годы не играл-то? Так что не убивайся.
Легко сказать — не убивайся! Последний сын у Дарьи!.. А «последний сын» в это время по базару городскому толчётся, к старьёвщикам присматривается.
Вид у Лёшки гордый, независимый. Оттого независимый, что исполнил в точности Приказ Великих Братьев: взял в потайном месте два куска сала, мешочек с пшеном и тридцать шесть копеек деньгами — всё, что Братья собрали, — и к чугунке подался. На сало или на медяки не очень-то уедешь в пассажирском поезде. Пришлось в теплушке семьдесят вёрст барабанить.
Приехал под вечер. На ночь в садишке каком-то устроился. Переночевал.
Теперь главное осталось: Робинзона Крузо добыть, Гулливера или Всадника без головы. Про них сельсоветский писарь Митрич занятно рассказывал.
Ходил Лёшка по базару, ходил — ни Робинзона, ни Гулливера нету. Шубу можно купить или скатерть богатую. А книжки всё тощие, неинтересные, половина — про божеские дела. Скучища!
Подкатился к Лёшке мальчонка какой-то чумазый, в пиджаке до колен. Посмотрел на сухого высокого парнишку — русые волосы в кружок подстрижены — усмехнулся:
— Здорово, деревня! Торг — яма: стой прямо, берегись, не ввались, упадёшь — пропадёшь. Зачем пожаловал?
Лёшка объяснил.
— Пойдём, — говорит мальчонка, — знаю я одного деда-бородеда. Мировой старикан. Выручит.
Пошёл Лёшка с новым товарищем. Не в деревне. Не близкий путь — по улочкам да переулочкам.
Наконец, пришли к старичку одному. Лицо у старичка смирное, очки в железных обручишках на лбу покоятся.
— Нет ли у вас, дедушка, книжки какой подходящей?
— Какая же тебе книжка, внучек, требуется?
Сказал Лёшка.
— Ах ты, господи боже мой! — сокрушается старичок. — Были у меня такие книжки. От сына-учителя остались. Да погнили, наверное, все в подвале. Сырой подвал-то. Лёшка за старичка уцепился:
— Пойдёмте, дедушка, посмотрим, может, и не сгнили. Я вам за них сала дам, пшена и деньгами тридцать шесть копеек.
Старичок даже руками замахал:
— Да что ты, внучек?! За такое добро целую библиотеку купить можно. Не возьму я у тебя ничего, а сала ломтик, так уж и быть, отрежу.
Пошли в подвал. Копались, копались в нём — тьмища, хоть глаз выколи. Сыростью пахнет, кислостью какой-то — спички даже гаснут.
Плюнул старичок и говорит:
— Пойдём ко мне на квартиру, я тебе лампу дам. Бери любую книгу, хоть все уноси. Не жалко. Гниль одна.
Взял лампу Лёшка, сало и пшено тихонько под кровать старичку подсунул и — бегом в подвал. Мальчонка прощаться стал:
— Будь здоров, браток. На чугунке увидимся. Дела у меня.
Осветил лампой подземелье Лёшка и даже ахнул от радости: весь подвал книгами завален. Слиплись они, расползлись многие, отсырели. Но ведь просушить их можно!
Стал книги разбирать. Вот какая-то Лидия Чарская пишет. О князьях и княгинях. В сторонку её.
А вот про пещеру какую-то. Это подходяще. Небось, про тайный клад.
Только взялся за книжку, а она поползла. Ах ты, беда какая!
Поднял ещё одну и глазам не поверил: «Робинзон Крузо»! Та самая, какая в Приказе значится!
Приподнял её осторожно, а в ней, считай, пуд весу: промокла насквозь. Обложка из красивого картона еле держится.