- Итак, вы полагаете, - сказал он, - что никакой встречи с потоком излучения не произойдет?
Саблина молча кивнула.
- Но почему? - После облучения и отдыха Кастромов чувствовал себя небывало сильным, ему хотелось смеяться, говорить громко, двигаться резко. - Куда он мог подеваться? Что за чудеса в решете!
Он говорил это бодро и каким-то звонким, отчетливым голосом, а сам думал уже: "Выхода нет. Ну, я старый дурак. Я пожил. Но она же девчонка. Ей бы еще жить и жить. И понимает ли она, что нам грозит?"
Саблина прервала его жестом.
- Что? - спросил Кастромов.
- При опытах на полигоне у нас даже комбинезоны взрывались, как порох. Один раз взорвалась оболочка реактора. Сейчас в нас с вами все сжато, как пружина, чтобы нейтрализовать лучевой удар...
- Та-ак, - выдавил из себя Кастромов.
Выход нашелся. Если в "момент икс" все реакторы "Севера" вывести в критический режим и затем мгновенно убрать переборки, отделяющие реакторный отсек от операторской, Кастромов и Саблина смогут получить дозу радиации, достаточную, чтобы свести почти к нулю изменения, вызванные в них обоих профилактическим облучением. Присланные с "Востока" формулы (если только они не содержали ошибок), позволяли выполнить это с достаточной быстротой. Строить по примеру Венты специальный прибор, чтобы мысленно отдавать приказы, Кастромов, конечно, не собирался. Хуже получалось с характером излучения. Потому что полного эффекта нейтрализации достигнуть было невозможно, и это грозило довольно серьезными последствиями.
Саблина получила результат на полторы минуты раньше Кастромова. Этого времени ей хватило, чтобы добежать из вычислительного поста в операторскую. Протянув Кастромову ленту с рядами цифр, она остановилась, тяжело дыша. На щеках ее блестели дорожки от слез, но лицо было спокойно.
- Я все уже знаю, - сказал он.
- У вас получился тоже такой результат? Это же замечательно!
"Да она просто не досмотрела ленту до конца", - подумал Кастромов.
- Мы с вами отделаемся только потерей памяти, - оживленно продолжала Саблина.
"Но это же отчаянно много! - чуть не закричал он. - Что еще отличает человека от дерева, от травы?"
Саблина несмело улыбалась:
- В институте психологии такие случаи специально исследовали. Получалось, в сознании образуются словно провалы. И никогда нельзя предугадать: кто все детство забудет, даже начальную грамоту, а кто одни только последние годы... Ужасно! Близкий тебе человек подойдет, а ты его и в самом деле просто не знаешь. Вычеркнуто из памяти...
Кастромов повернулся к приборам и резко, пулеметной дробью - так вслепую печатают на машинке, - начал набирать заключительные команды: на полностью, автоматическое управление "Севером", на автоматическую связь со всеми другими кораблями экспедиции, с Центром информации Звездного совета, с Энергоцентром. Последней была команда на преобразование ограждений реакторного отсека по присланным с "Востока" формулам Венты.
Наконец все было сделано. Кастромов откинулся в кресле. И тут в его сознание опять вошел голос Саблиной:
- Знаете, как он меня полюбил? Встретил на улице и влюбился. Я еще и слова ему сказать не успела. Он голоса моего до самой свадьбы, можно сказать, не услышал...
- О ком вы, Рада? - спросил он с досадой.
- Лешик мой... Он меня потом всему снова научит. Мы с ним хоть три часа можем молча ходить - нам скучно не будет. Он мою каждую привычку помнит, каждую черточку.
Кастромов поморщился:
- Ходить и молчать?
- А что они выражают, слова? Кто им верит? Я никогда не верю. Любовь не словами доказывают...
Кастромов молчал, нахмурясь. Итак, если они в чем-либо ошиблись, если формулы Венты недоработаны, - гибель. Если нет - утратится память о прошлом. Пусть не нацело. Но разве есть воспоминания, важные в большей и меньшей степени? То, что сегодня думаешь, делаешь, говоришь, ежечасно и ежеминутно питается всем опытом твоей предыдущей жизни. Всем! Хочешь ты этого или не хочешь. А опыт - это и есть не утраченные воспоминания. Фундамент личности. И значит, нельзя отдать и малой толики памяти о прошлом без того, чтобы не перемениться. И каким же ты станешь теперь, если хоть что-то утратится?
Детство на Дальнем Востоке, в семье строителя, кочевавшего со стройки на стройку. Жизнь в палатках, бараках, срубах изб из толстенных бревен. Первая школа - тоже в бараке, брезентовыми полотнищами разгороженном на классы; первая любовь, безответная и невысказанная, к девчонке по имени Кама; первая самостоятельная дальняя дорога - в большой город, учиться в институте.
Потом - война. Фронт - ранение - фронт - ранение - фронт. Запоздалое студенчество, трудное из-за неважного здоровья, из-за того, что лишь через 3 года после демобилизации он наконец понял, что его призвание - математика, одна только математика, и вернулся в тот институт, где учился до июня сорок первого года, но уже на специальность не прикладную, а теоретическую и, значит, снова начал с первого курса.
И что же из этого можно отбросить? С чем расстаться, ничего в себе не утратив?
Или, может, новое время - новые песни? Но ведь поиски истины смолоду - вечное. На них-то и уходит жизнь. За душевную ясность платишь ценою многих прозрений, ни одно из которых нельзя исключить.
Однако разве порой не хотелось избавиться от тех или иных воспоминаний? Мечта сбылась - получай! Твоя память станет что белый лист.
Но теперь-то ты знаешь, во цмя чего живешь. На что истратил полвека. Почему порою шел не более легким, а более трудным путем. И вот будешь ли знать это и в том, новом, своем состоянии?
Впрочем, что значит "более трудным путем"? То есть жил так, что тебя касался не только круг одних лишь физико-математических истин?
Но как раз это и есть та область сознания, которая всего больше зависит от каждой, даже самой малой частицы прошлого опыта жизни.
Если так, утрата чего же будет вдруг самой большой из потерь?
- Рада, - сказал он, - у нас еще двадцать минут. Вы, пожалуйста, подумайте, вспомните все самое важное для вас, зафиксируйте в Информаторе.
Он посмотрел на часы: до "момента икс" 19 минут. Что можно успеть? "Да, жить так, чтобы ничто, кроме физико-математических истин, тебя не касалось, - капитуляция. Ведь это возможно, лишь если перестать задумываться над судьбой открытий, над судьбой результатов твоего же собственного труда, если сделать для себя главным не то, что происходит вокруг, а то, что творится в твоем сознании. Если вообще отгородиться от людей. Все это в целом - отступничество от своего прямого человеческого долга. Извинить такое отступничество нельзя ничем и никак".
- Мы с Лешей меньше года женаты, - между тем продолжала Саблина, как будто не услышав его. - У нас столько еще впереди! Мы когда встретимся после работы, друг на друга насмотреться не можем. Спать жалко: жалко это время сну отдавать... Лешик никогда не бросит меня.
"Леша тебя не бросит, но ты останешься ли собою? И ясно ли тебе, что самое страшное - это потом оказаться таким, какого бы ты сейчас презирал?.."
Он вновь перевел глаза на электрические часы в центре Главного пульта: до "момента икс" оставалось 12 минут. В это время каждый думал о своем.
Саблина: "Лешик мой ни за что не бросит меня. Я ему напишу. Он потом меня всему снова научит. Важно только, чтобы у меня характер такой же остался: легкий, радостный. А слова мы друг другу и не говорили... Пускай только Лешик любит меня!.."
Кастромов: "Надо возвыситься над всем ничтожным, случайным. Выбрать единственно лучшее. Навеки определить в себе самое ценное. Сделать, чтобы мимо меня потом не прошло в жизни наиболее важное... Но что же это - наиболее важное?.."
Они обнаружили вдруг, что не отрывают глаз от диска часов. До "момента икс" оставалось 9 минут.
Саблина спросила шепотом: