– Собака след взяла, дошла до проезжей части, ну, и там след потеряла. – склонил голову с ровным пробором в волосах «замнач по угро». – Вот, собственно, это и все…
Кокин сомкнул маленькие, тщательно вырезанные, пунцовые губы и поднял ясные глаза на майора.
– Ну, спасибо тебе, Коля. – кивнул Ефим. – Я своему начальству так и доложу: случайное проникновение, Не буду у тебя больше время отнимать, да и меня самого в Доме ученых Леша Грибков ждет.
– Для чего ждет? – вдруг задал вопрос Кокин.
– Для обеда, – весело ответил Мимикьянов. – Ухой со стерлядкой меня соблазнил. Ты сам-то обедал? А то – пойдем, за компанию. Мы и дыньку по дороге купили…
Коля Кокин не отвечал.
Майор ждал. Пауза становилась какой-то неловкой. Это было странно. Коля в общении был человек легкий, тактичный и театральных пауз в разговоре не употреблял.
– Слушай, Ефим, я вот что тебе скажу… – наконец разлепил он пунцовые губы, – ты бы поосторожней с Грибковым себя вел…
Майор внимательно посмотрел на заместителя начальника по уголовному розыску:
– Что значит – поосторожнее? – спросил он.
– Вот так, поосторожнее… – опустив глаза, ответил Кокин.
Он помолчал, потом поднял взгляд и сказал:
– Ефим, я вообще-то тебе этого говорить не должен. Сам знаешь, тайна следствия и оперативной разработки, но ладно уж, скажу, по старой дружбе. Мы при осмотре места происшествия в «Топологии» нашли в коридоре, в углу, в тупичке кое-что… – Коля пожевал губами. – Одним словом, пачку денег. Сто купюр по десять рублей. Всего – десять тысяч.
– Ну, мало ли… – начал говорить майор.
Но капитан Кокин его прервал:
– Пачка перевязана бумажной лентой. На ленте – дата, подпись кассира и печать торгового центра «Наш дом». Кассир по наличному обороту признала свою подпись и заявила, что эта пачка находилась среди тех денег, что были переданы инкассаторам для перевозки в расчетно-кассовый центр областного управления Центробанка. Да.
Капитан вздохнул.
– Так что, у нас имеются очень серьезные подозрения в адрес руководства объединения «Топология». И, в частности, – гражданина Грибкова. Да, именно Алексея Григорьевича Грибкова. Хоть он и начальник службы безопасности, и биографию имеет гладкую… А только в ночь с пятницы на субботу он у себя дома не ночевал.
– А где же он ночевал? – спросил Ефим.
– А ночевал он, – веско продолжил Коля, – ночевал он, по его утверждению, в своем служебном кабинете.
– Ну, и что? – дернул бровью Мимикьянов.
– Конечно, это еще ничего определенного не значит… – мягко произнес Кокин. – Но кое-что, сам понимаешь Ефим, все-таки, значит… Так что, в разработке он у нас сейчас. Вот так, Ефим Алексеевич, дорогой… Только прошу тебя, имей, пожалуйста, в виду: я тебе все это в частном порядке говорю. Как другу. Мне уже из нашего областного управления звонили. Категорически запретили с вашим ведомством этой информацией делиться. Не подведешь меня?
Мимикьянов во время рассказа Кокина стоял, не двигаясь, будто прилип подошвами к покрытому лаком паркету.
Выражение лица майор сохранял бесстрастным, чего нельзя было сказать о его внутреннем состоянии.
– Спасибо, Коля. Не подведу. За мной не пропадет, – сказал он, крепко пожал Кокину руку и вышел из кабинета.
6. Старые знакомые
Майор Мимикьянов неторопливо шагал по августовскому дню.
Он думал.
Сведения, полученные в частном порядке от заместителя начальника окружного управления по розыску Николая Олеговича Кокина, майора Мимикьянова озадачили. Поверить, что Леша Грибков мог быть каким-то образом причастным к ограблению инкассаторов, Ефим не мог. Но и отбрасывать такую, на первый взгляд, глупую версию, не следовало. Майор не был новичком ни на этом свете, ни на оперативной работе, и хорошо знал, какие сюрпризы способна преподносить жизнь.
Погрузившись в свои мысли, Мимикьянов едва не налетел на двух мужчин. Они стояли и о чем-то сосредоточенно беседовали также, не замечая окружающих.
Мимикьянов знал их обоих.
У клумбы с оранжевыми бархотками индийского шалфея беседовали Максим Карликов и Феликс Бобин. И тот и другой трудились в научно-производственном объединении «Топология» на должностях научных сотрудников: Максим – старшим, а Феликс, в той же лаборатории – младшим. Должность заведующего лабораторией пространственных измерений давно являлась вакантной, и Карликов, сколько помнил майор, всегда исполнял его обязанности.
Утверждению в должности полноправного заведующего Максиму мешало, то ли отсутствие ученой степени, то ли грубый характер. Но, скорее всего, то, что лабораторию постоянно грозились ликвидировать по причине слабой загруженности. Однако, почему-то, при утверждении штатного расписания на новый год, каждый раз продлевали ее существования еще на один отчетный период. И так – много лет подряд.
Правда, в конце концов, от всей прежде весьма многолюдной лаборатории остались только трое, – исполняющий обязанности начальника Максим Карликов, младший научный сотрудник Феликс Бобин и инженер Женя Вергелесов.
Но все-таки лаборатория функционировала, занимала большую комнату на верхнем этаже двухсотметрового корабля «Топологии», получала заработную плату согласно штатному расписанию, и регулярно сдавала никем не читаемые месячные, квартальные и годовые отчеты.
Максим Карликов был высок ростом, широк костью и могуч плечами. Он имел большую круглую голову, похожую на шар для игры в кегельбан. Однако в отличие от гладкого шара, идеальная сферическая поверхность головы Максима Карликова всегда находилось в состоянии то ли недобритости, то ли, напротив, – легкого обрастания. Голову Максима покрывали толстые черные волоски, размером со спичечную головку.
Лицо занимало у Максима совсем небольшую часть колючего шара. Оно напоминало детскую новогоднюю маску медвежонка, которую, перепутав, нацепил на себя подвыпивший дедушка.
И, все-таки, в целом, внешность Карликова не производила отталкивающего впечатления. Лаборантки научно-производственного объединения «Топология» и официантки Дома ученых, вообще, находили неженатого Максима Карликова мужественным и обаятельным человеком.
Феликс Бобин, в отличие от своего начальника и закадычного друга, не вышел ни ростом, ни крепостью. Зато его пышная, гордо заброшенная назад, львиноподобная шевелюра горела на солнце огненной трансформаторной медью. Рыжими у Феликса являлись не только волосы, но и все остальное – кожа, веснушки, брови и даже глаза.
Феликса легко было представить кем угодно – начиная с бомжа и кончая главой окружной администрации. Трудно было лишь вообразить его склонившимся над белым листом бумаги с математическими формулами – не имелось в его лице отрешенности от этого мира и необходимой для малоподвижной научной работы физической вялости. Напротив, читалась в нем любовь к жизни и всем ее отрицательным проявлениям, вроде алкоголя, игорных домов и женщин, как легкого поведения, так и нелегкой судьбы.
Но, как это ни странно, именно за написанием абстрактных математических формул Феликс проводил большую часть своей жизни. Этим он занимался не только в научной лаборатории, но и за столом своей собственной кухни, и даже на общественном пляже.
Столкнувшись нос к носу, мужчины несколько ощутимых секунд потратили на то, чтобы выбраться из мира своих мыслей на погожее августовское солнышко. Они сосредоточенно смотрели друг на друга, стараясь сообразить, чье же это такое знакомое перед ними маячит.
Первым, будучи профессионалом, определил свои координаты в трехмерном пространстве, майор Мимикьянов.
– Привет, коллегам! – поднес он два пальца к виску, и затем протянул руку для рукопожатия, сначала, по старшинству, – суровому Карликову, затем – гордому Феликсу.
– Здравия желаем! – в традициях русской армии приветствовал майора исполняющий обязанности начальника лаборатории.