Диего мало что понимал, но чувствовал важность предстоящего визита, а потому старался быть тихим, и на всякий случай держался за нянькину юбку.
Няньку оставили в экипаже, и отец подхватил Диего на руки, дыхнул в лицо перегаром.
– Экий ты большой стал, – произнес он ворчливо.
Матушка же захлопотала, расправляя старый кружевной воротник, который надевала по особым случаям. Кружево давно уж утратило свою белизну, а в прорехи проглядывали спицы, на которые оно крепилось, но все же воротник все еще гляделся роскошно.
Особенно издали.
– Диего, будь вежливым с тетушкой… – шептала мать, поглядывая на отца косо. – Улыбайся. Кланяйся. Твоя тетушка – очень важная дама…
В доме, куда их пустили далеко не сразу, Диего позабыл обо всем. Никогда прежде не доводилось ему оказываться в месте столь роскошном. Он крутил головой, стараясь разглядеть и запомнить все: узорчатые покровы на стенах, золоченые рамы, картины в этих рамах.
– А твоя родственница неплохо устроилась. – Отца дворец тоже впечатлил. А еще он устал нести Диего и поставил его на пол.
Как-то получилось, что Диего отстал. Он совсем не хотел, просто залюбовался на рыцарские доспехи. Диего даже осмелился потрогать их, хотя было страшно: вдруг да рыцарь в шлеме, украшенном перьями, оживет.
Не ожил.
Зато, когда Диего отступил, то понял, что остался один.
Отец ушел.
И матушка… Она точно станет гневаться и потом, уже дома, велит Диего выпороть, а то и самолично оттаскает за уши. Уши моментально вспыхнули, предчувствуя неотвратимость наказания.
Додумать он не успел, потому как одна из многочисленных дверей распахнулась, и в залу вошла женщина столь красивая, что Диего замер.
О да, он был слишком мал, чтобы интересоваться женщинами, и многие из рассуждений отца – а тот, выпивая, делался весьма охоч до рассуждений и всяческих бесед – были ему непонятны. Но эта незнакомка и ее красота, яркая, вызывающая даже, заставляли детское сердце биться быстрее.
Диего застыл, любуясь женщиной.
Кожа незнакомки была бела, как драгоценный мрамор. А волосы и глаза – черны. Ее изысканную прическу украшали птичьи перья и драгоценные камни. Платье сияло золотом…
– Откуда ты взялся? – спросила она, и Диего очнулся.
Отвесил запоздалый поклон, как его учили, и разозлился на себя, что учиться не желал, а потому поклон наверняка вышел неуклюжим.
– Я – Диего Хуан Антонио… – Собственное имя еще никогда не казалось ему таким длинным и правильным, подходящим для представления. – Благородная донна…
– Какой вежливый мальчик. Ты, наверное, сын моей двоюродной сестрицы Беатрис? Что ж, если так, то я вынуждена признать, что у нее хоть что-то получилось… Где же твоя матушка, Диего?
Тут Диего вынужден был признать, что потерялся. Но незнакомка нисколько не рассердилась.
– Ничего, думаю, мы ее отыщем. Расскажи мне, как ты живешь?
Никто и никогда не расспрашивал Диего о его жизни. А рассказывать… Что тут рассказывать? Обыкновенная жизнь, как и у других. Но женщина слушала внимательно и еще вопросы задавала.
О матушке.
Об отце, о малолетнем брате, который остался с кормилицами. Его еще не вывозили из дому – и хорошо, потому как братец только и умел, что спать и орать. И пахло от него дурно. Но что взять с младенца?
Расспрашивала красавица об отце и его друзьях, которые раньше частенько бывали в доме, но теперь отец сам уходил, порой пропадая на несколько дней, и возвращался нетрезв и буен, и матушка скандалит… Иногда они даже дрались.
Из-за денег.
Диего, конечно, мал, но не глуп. И слышит многое. Слуги разговорчивы, они шепчутся что об отцовском пристрастии к игре, что о матушкиной любви к нарядам, о долгах и долговых расписках, о приданом, которого не осталось, о грядущих переменах… Про перемены говорили разное. Одни утверждали, что дом и все содержимое уйдут с молотка, другие – что родичи матушки найдут способ выплатить ее долги, третьи лишь детей жалели…
– Вот, значит, как, – задумчиво произнесла женщина и погладила Диего по голове. А потом улыбнулась, и от этой улыбки стало так легко, так хорошо, что Диего улыбнулся в ответ, позабыв, что улыбаться надо с закрытым ртом, дабы не смущать дам выпавшими зубами.