— Ей должна быть уготована легкая смерть… Она святая… — прошептали его губы вместо сочувственных, соболезнующих слов.
У мамы я узнала, звонила ли она Ленусику. «Да, конечно, звонила, — последовал ответ, — но дома ее не застала. Она ушла гулять с Джанькой. Зина, домработница, все ей дословно передаст». «Когда звонила, мама?» «Часа три назад, может быть, даже четыре». Я вычислила, сколько времени требуется, чтобы добраться до пансионата. Получалось, что при большом желании — всего час. При отсутствии желания, но все же с ощущением долга — часа два, не больше. Прошло, четыре…
Наталье Арсеньевне становилось все хуже. Ее бледное, заострившееся лицо напоминало посмертный слепок. Жизнь покинула ее тело, и лишь свистящие хрипы еще приобщали к жизни. «Осталось совсем мало», — покачала головой врач, полная рыжая женщина с равнодушным лицом. Я рванулась из комнаты, скатилась по лестнице, разыскала телефон-автомат.
Подошла Ленусик.
— Алло! Это Саша говорит. Елена Сергеевна, скорей, врач сказал, что уже совсем скоро…
Музыкальный голосок мелодично зажурчал в трубке:
— Я еду, еду. Знаете, Саша, у нас случилось огромное несчастье. Какой-то хулиган бросил камень на Кадашевской набережной и зашиб Джаньке ногу. Как она плакала, бедная! Мы вызвали ветеринара. Как только дождусь — сразу еду. Я вся распухла от слез. Боже мой, что я говорю?! Сейчас я позвоню Вадиму на работу. Пусть посидит с несчастной собакой. А я еду…
Моя рука, стиснувшая трубку, онемела.
— Алло, Саша. Вы слышите?
— Сволочь, — жарко выдохнула я в трубку.
— Что? Что такое? — зарокотала трубка. — Ах, дрянь… Да какое право…
Удар трубки о рычаг прервал булькающий голос Ленусика.
— И не приехала? — ужаснулся Бестужев.
— Нет, конечно. — Я усмехнулась, глядя на его растерянное лицо. Таким я Бестужева никогда не видела.
Он резко вскочил со скамейки, бросил кепку на землю, снова сел.
— Ну, знаешь… И удержать меня после этого. Ну, ты даешь… Я бы их, гадов, так подпалил!
— Не заходись, Бестужев. Во-первых, когда речь шла о сожжении дома, она была еще жива. Помнишь, когда я у нее в богадельне «Полтаву» читала? А потом… я посоветовалась с Николашей, он как раз приезжал. И он сказал, что после этого поступка ты увидишь над головой клетчатое небо, а я тебе буду носить передачи. Потом еще в Сибирь за тобой подамся… Ведь ты Бестужев….
— Но не Рюмин же, — мрачно отозвался потомок декабриста.
— И еще пойми: это не метод. Почти каждая старуха в богадельне — такая же или почти такая история. Слишком много домов пришлось бы спалить.
— Дура, — жестко ответил Сережка. — Какая же ты дура, Веселова. Гадов надо наказывать.
И он зашагал прочь, даже не подняв с земли свою знаменитую кепку.
Сережкина амбарная тетрадь была исписана наполовину. Я потерла глаза, глянула на часы. Пять утра. На улице было совсем светло. Я подошла к окну и, уперевшись лбом в стекло, загадала увидеть сейчас посреди газона распластанное тело. Но он был первозданно нетронут в рассветный час, этот знаменательный газон. Все правильно: Бестужев никогда не повторялся. Я машинально погладила голубой козырек, нависший карнизом над моим лбом. Опять от мыслей о Сережке разлилось по телу блаженное, вязкое тепло. Я посмотрела в зеркало. Глянули на меня с любопытством два серых глаза с бесцветными ресничками, свелись к переносице такие же белесые брови над покрасневшими веками. «Смехота, да и только! Ниф-ниф. И нос вполне на пятачок смахивает!» Я тихонько хрюкнула и снова села за стол. Перелистала в обратном порядке длинные листы амбарной тетради. Перечитала только что написанное.
«Маленький особняк в замоскворецком переулке утопал в цветах. Их было так много, что лишь половина поместилась в комнатах. Остальные, в плетеных корзинах, стояли возле крыльца, на зависть и удивление прохожим.
А цветы несли и несли: в букетах, в корзинах, в охапках. Явилось целое шествие первоклассниц в белых передничках. Каждая из них держала в руке по длинной ромашке. Взволнованная Наталья Арсеньевна каждый раз сама открывала дверь, невзирая на предупреждающий возглас Ленусика: „Я открою, мамуленька!“. Первоклашкам дверь открыла тоже Наталья Арсеньевна. Они вошли смущенные и торжественные, держа ромашки в вытянутых руках. Тут же их глаза сосредоточились на огромной пушистой Джаньке, занимавшей ровно половину прихожей. Джанька зевнула, и девочки испуганно стали тесниться к входной двери. Наталья Арсеньевна выпроводила собаку на кухню. „Она у вас громадная, как теленок“, — вежливым баском заметила одна из девочек. Наталья Арсеньевна улыбнулась, пригласила первоклассниц выпить чаю с домашними пирожками.