Для меня до сих пор остается тайной, зачем я затеяла всю эту авантюру, наверняка зная, каков будет ее результат.
Я сплю целыми днями и просыпаюсь с совершенно пустой головой.
— Эстер, — говорю я, когда она приходит на следующий день, — извините за вчерашнее, мне не хотелось сделать вам больно.
— Конечно, мэм, — отвечает Эстер, как всегда запирая дверь, едва переступив через порог моей комнаты. — А мне и не больно. Просто очень удивилась.
Чашка с микстурой, прописанной доктором Конолли, стоит на подносе. Я задаю вопрос, который часто приходил мне в голову, но до сих пор я все не решалась его задать.
— А что говорят обо мне в доме? — Под «домом» я имею в виду общее помещение для слуг. Эстер оценила такое определение.
— В доме, мэм? — Она ставит поднос на стол и внимательно смотрит на меня.
— В доме. Во владениях мистера Рэнделла и миссис Финни.
— Говорят, мэм, что вы, что у вас… — Эстер снимает крышку с обеденной тарелки, — не все в порядке с головой.
— И вы тоже так считаете?
— Нет, мэм.
Чашка с микстурой мистера Конолли все еще стоит на подносе.
— Послушайте, Эстер, окажите мне услугу.
— Да, мэм?
— Возьмите эту чашку, вот ту, что на подносе. И выпейте ее содержимое. Можете мне поверить — ничего с вами не случится.
— Как скажете, мэм.
Эстер берет чашку и пьет. Затем бодро и успокоительно машет рукой.
Она улыбается.
— Все, что я прошу, — подумайте. Не более того.
Я снова в кабинете своего опекуна. Времени, похоже, около одиннадцати вечера — точно не скажу. Я сижу здесь уже час, хотя предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте.
Но такого не существует.
— Прошу вас поверить, — говорит опекун, — в искренность моих чувств. Иначе бы я с вами на эту тему не заговаривал.
Когда он час назад возник у меня на пороге, я с первого взгляда уловила в нем какую-то перемену, суть которой сразу не поняла. Только потом до меня дошло: вместо старого черного одеяния появился вполне современный костюм — белый пиджак и галстук, завязанный морским узлом.
Боюсь, мне больше по душе старый грач.
Обратила я внимание и на его нервозность. Он то и дело прикасался пальцами к своим пожелтевшим зубам.
Желтым, как клавиши спинета, который я как-то видела в дуврском доме своей тетушки.
Он говорит об Истон-Холле. О том, что хранится в его сундуках, ящиках, на чердаках. И все это будет моим, заключает он.
За мной в жизни ухаживали трое мужчин. Первый — мистер Ричард Фэрье, со своими стихами и прогулками по розовому саду. Он мне очень нравился. Затем Генри. За него я вышла замуж. И теперь вот этот седовласый пожилой мужчина со своим скрипучим голосом и натянутой вежливостью.
Человек, чьи особенности папа отметил бы в одно мгновение, описал по привычке в какой-нибудь из своих книг и, тоже по привычке, беззлобно высмеял.
— Обещайте лишь подумать над моим предложением, — сказал он, гладя меня по руке.
Ни о чем таком я думать не собираюсь.
Все развивается так, как я и предполагала.
Эстер говорит, что вскоре после того, как выпила микстуру доктора Конолли, она почувствовала сильную усталость. Начала безудержно зевать, чуть не уснула в судомойне, откуда ее выгнала миссис Уэйтс, на все корки ругая эту бездельницу и дрянную девчонку, которую никто замуж не возьмет и все такое прочее.
Следующую микстуру, прописанную мне мистером Конолли, я вылью в ночной горшок!
И вот — удар! Письмо от возлюбленного Эстер: он приглашает ее к себе в Лондон. Эту новость, придя, как обычно, в полдень с обедом (перед тем как поставить поднос на стол, она тщательно заперла дверь), девушка сообщает мне совершенно спокойно, хотя, мне кажется, скрывает сильнейшее волнение.
— И когда же вы едете? — спрашиваю я.
— Он говорит — сию минуту, мэм.
— Что, так, без предупреждения, и бросите работу?
— Нынче утром, мэм, из Норфолка приезжали гости. Один долго сидел с хозяином в кабинете, а другой в это время, оставшись на дорожке, смотрел на дом так, будто собирался разобрать его по кирпичикам.