– Я слушаю, – злость в голосе немного отошла.
– Он меня слушает, – хмыкнуло в трубке, – слушайте, слушайте! Мы расторгаем с вами контракт, – завопил Паньков так, что писатель отпрянул от трубки. – Слышите? С меня хватит!
«С чего бы это?», – подумал Трухин про себя, а вслух спросил:
– Вам что-то не нравится?
– Он издевается, – сказал кому-то, а может и себе, Сергей, и обратился уже непосредственно к слушателю: – Да, мне не нравится то, как вы платите нам, – громыхнуло в трубке. – Ваш последний двухтомник потерпел полное фиаско! Пять тысяч экземпляров, слышите, пять! Из них продались лишь сто! Или же вы возвращаете мне деньги, за раскрутку и печать ваших книг, или же я с вами уже не работаю, понятно? Это раньше было так, что журналы публиковали разные рассказы бесплатно, да ещё и платили авторам. Сейчас другие времена! Поняли всё или повторить по буквам? Да, кстати, научитесь писать! И что я раньше находил в ваших книгах? Усекли?
Трухин медленно осел на пол и выронил трубку, которая со стуком ударилась о паркет. – «Фиаско? Мои книги не пошли?», – в это не верилось абсолютно. – «Единственное, ради чего я жил, рассыпалось как карточный домик», – думал Михаил, сидя на полу и прижимая трубку к груди.
– Алло, алло, – вопила трубка. – Вы слышите? Алло!
Наступил момент и писатель понял, что он никому не нужен, никому не нужны его книги, которые он писал, чтобы порадовать читателей, а не для своего блага. И вот, какая благодарность за труд! Везде нужны деньги, деньги, и ничего кроме них, этих грязных цветных бумажек, от которых народ просто звереет, готовый убить кого угодно. Деньги и власть – вот, что манит всех, словно магнитом. Ничего кроме них не существует в мире. Михаил давно это понял, но не терял надежду на то, что когда-нибудь мир изменится, не будет ни цветных хрустящих купюр, ни беззакония, ни власти, которая приносит лишь страдания и беды народу. Люди будут вспоминать о старом, прожитом, с улыбкой на лицах, ибо будут жить в совершенном, идеальном мире. Фантазировать Трухин любил. Но сейчас он понял, что фантазиям никогда не суждено сбыться. «Мир всё же жесток».
– Ты выиграл, Воланд, – беря в руки роман Булгакова, – произнёс уставшим голосом Трухин. – Я отдам тебе душу, только приходи! – Через несколько минут роман полностью завладел своим читателем, и тот провалился в радужное сияние Москвы, где по асфальту, уже катилась голова Берлиоза.
… «Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат», – неописуемая радость отражалась на лице Михаила после прочтения романа. Казалось, он понял, наконец, его, понял смысл, который то и дело пытался просочиться сквозь страницы шедевра, понял внутренний мир полюбившихся ему героев! Теперь, Михаил сочувствовал Воланду, осуждал Мастера, за сожжённую рукопись, симпатизировал прелестной Маргарите.
Трухин дал душе то, что она требовала, дал последнее спокойствие и радость, перед вечными муками в чистилище.
Михаил, почувствовал, что его клонит в сон. Или же на него так повлиял перечитанный в десятый раз роман? Он откинул покрывало и улёгся в постель, даже не подумав снять махровый халат. Заснул мгновенно, не почувствовав смен реальностей. Он всё ещё так же примащивался поудобнее перед сном. Уже хотел, было лечь на подушку, когда услышал шум в прихожей. Моментально Трухин забыл о сне, но с кровати не поднялся. В комнату вошли до боли знакомые люди! Михаил побелел, и весь покрылся испариной. Это был ОН с женой и с двумя прелестными ребятишками – собственными детьми, которых у него никогда не было, и быть не могло, ибо жена была бесплодной. Но тут они были и смеялись, весело играя в какую-то причудливую игру. По щекам побежали слёзы, а сердце сжалось. Тот, другой Михаил бережно держал жену за руку, временами что-то говорил, и они оба смеялись. Внезапно, счастливый писатель легонько подтолкнул жену локтём и указал на НЕГО…
С криком Трухин проснулся. Ещё ничего не понимая, он осмотрел комнату – никого. Ни его, ни жены. Даже детей не было. Лишь перед ним, возле кровати стоял Воланд собственной персоной и улыбался, уже знакомой строгой и немного лукавой улыбкой.