-5-
Старенький дом, где недавно обитал Трухин, сносить приехали вечером следующего дня. Соседи все выехали утром (им писатель предоставил открытое небо над головой). Михаил Сергеевич лично присутствовал при сноске. Вещи, самые необходимые, он забрал, и теперь ждал, смотрел, как сносят его старую жизнь вместе с домом, вместе с воспоминаниями, хранившимися за старой дубовой дверью, ведущей в его прошлую квартиру.
– Мне не нужны старые воспоминания, у меня появились новые, – как-то сказал писатель зеркалу, с которым частенько беседовал, и улыбнулся во весь рот. Ему улыбнулись в ответ, и он кивнул. Михаил любил зеркало, поскольку оно всегда с ним соглашалось.
При каждом ударе ядром по дому (Михаил захотел именно такой способ сноски), в глазах Трухина появлялся едва различимый огонёк удовольствия, постепенно перерастающий в огромное чувство радости. Как будто сносили не дом, а заклятого врага писателя. Ещё удар. Дом напоминал раненного зверя, забежавшего в глухой угол, откуда ему уже не уйти от жадного охотника. Ещё удар. Михаил даже двигал головой в такт размаха ядра. Ему хотелось, чтобы дом, наконец, пал, но тот лишь по частям неохотно подчинялся ядру. Всё меньше и меньше становилось кусков, которые грузили в ЗИЛы и увозили на свалку. Меньше становилось воспоминаний.
Человек в тулупе провожал глазами ядро, туда – удар, обратно. Целых три часа ушло на сноску дома, но Михаила это не волновало, он поплотнее закутался в тулуп, и пошёл обходить остатки старенького дома, что некогда служил ему крышей над головой. Обходя знакомое место, он ничего не чувствовал. Не почувствовал ничего и тогда, когда нашёл куски книг великих писателей и поэтов. Разорванный на части томик Булгакова он лишь пнул ногой, а свой корабль, которым так восхищался, даже не заметил.
– Как-то хорошо на душе, тепло, – Трухин зевнул и сел в машину, тёмно-синюю Чайку, ожидающую его. Машина развернулась, медленно проехала перед остатками дома, над которым всё ещё продолжали трудиться рабочие, собирая хлам, и набирая скорость, скрылась за поворотом.
Прошло четыре дня, а Трухину казалось, что четыре минуты. Газеты и телевидение трубили вовсю о нём и его прекрасных книгах. Всюду за писателем следовали люди, даже в туалет провожали огромной толпой. У Михаила было всё, чего только можно пожелать. Каждый день он обедал с президентами разных стран, играл с ними в разнообразные игры на своей спортивной площадке величиной в три гектара. Летал в Милан посмотреть оперу, в Париж и Нью-Йорк за покупками, в Лондон на скачки, где непременно выигрывал. Имея сорок счетов в Швейцарских банках, четыре дачи, пять машин, восемь персональных самолётов, два аэродрома и танк («На случай войны», – хихикал он), Михаил был самым богатым человеком мира и очень гордился этим.
Однажды вечером, сидя за столом и просматривая журнал, Трухин натолкнулся на изображение Кремля, и внутри писателя что-то щёлкнуло. Он понял, что давно хотел побывать именно там, в Москве. Посмотреть Кремль, прогуляться по Красной площади города, посидеть в каком-нибудь ресторанчике, а главное получить удовольствие, осуществить давнюю мечту.
На утро Михаила посадила в поезд его свита. Причём в обычный купейный вагон (в СВ ехать он наотрез отказался, впрочем, как и полететь на собственном самолёте). Ещё ребёнком его приучили к поездам, и теперь он не мог без них путешествовать. Нравилось писателю ехать в этой тёмной стреле, нравилось засыпать под стук колёс, который убаюкивал его. Ему всегда в поезде снились цветные хорошие сны, а чай подаваемый проводником просто доводил до умиротворения и удовольствия. Сколько Михаил не пил чаёв, никогда ни один из них и в подмётки не годился этому. Аромат его пьянил, как крепкий алкогольный напиток.
И вот Трухин сидел на коричневой полке и ждал, временами поглядывая в окно.
– Чай? – как-то слишком уж услужливо спросил, подошедший проводник, и Михаил довольно закачал головой.
– Два стакана.
– Сию секунду, – тут же на белом столике, застеленным скатертью, появились два стакана чая.
Писатель бережно пододвинул стакан с любимым напитком к себе и пригубил, ожидая удовольствия.
– Ё моё, – Михаил обжегся и непечатно выругался. – Вот так, – чай умеренно остыл и Трухин с милым выражением лица попробовал его. Лицо его озарила улыбка и вздох человека, вкусившего запретный плод. До конца недели оставалось всего два дня, и это беспокоило писателя.