-- Ну, я вообще-то любитель, -- как будто виновато оправдывался Миша, безнадежно краснея, -- Так, больше ради собственного удовольствия. Или просто выразиться хочется. Но пишу пока в стол. Правда друзья у меня есть, профессиональные драматурги, говорят, что некоторые вещи у меня вполне даже... Посмотрим, может быть, я на следующий год в Москву поеду поступать.
-- А куда? -- поинтересовалась Вика.
-- Не знаю пока. Во ВГИК или в литинститут. Не решил еще. Скорее всего, во ВГИК. Там, говорят, лучше. С работой только надо договориться. Или увольняться.
Она покачала головой.
-- Вот ведь у людей жизнь интересная! Мишк, как я тебе завидую! А мы сидим тут, работаем.
-- Кто бы говорил! -- возмутилась Лена.
-- Нет, ну тут завидовать, собственно, нечему, -- снова встрял в разговор Олег, -- Каждый по себе выбирает. Меня вот мой образ жизни устраивает. Вполне. И работа тоже.
Вика улыбнулась. Улыбалась она как-то по особенному, ярко, широко, открыто, сразу располагая к себе этой белозубой улыбкой.
-- Здесь купил, там продал...
-- А тебе что-то не нравится? -- Олег посмотрел на нее внимательно, чуть наклонив голову, -- Зато свободен, как вольный ветер.
-- То-то тебя ищут все, кому не лень. То мафия, то полиция, то прокуратура.
-- А, фигня! -- махнул он рукой, -- Не могу я в конторе работать. В десять пришел, в семь ушел, начальник тебе мозги компостирует каждый день... Нет, не по мне это. Я -- сам себе хозяин. Захочу вот -- отпуск себе устрою. Захочу -- в Москву поеду, во ВГИК поступать.
Вика рассмеялась.
-- Кому ты там нужен?
-- А может и нужен, откуда ты знаешь? -- возмутился Олег.
-- Может и в самом деле нужен, как знать, -- заметила Лена.
Они долго еще сидели, пили красное вино, ели фрукты, когда на улице стало темнеть, Вика зажгла большую свечку, поставив ее посреди стола, что придало всей вечеринке атмосферу интимной, романтической таинственности. Лена достала откуда-то гитару -- играла она просто, незатейливо, обыкновенным перебором, зато пела очень красиво, высоко, с чувством, иногда, может быть, переигрывая и делая излишний акцент на некоторых драматических моментах той или иной "песенной" истории.
-- Хороший ты парень, Мишка! -- сказал Олег, когда последнее гитарное арпеджио медленно растаяло в воздухе, -- Береги Ленку, она мне знаешь как дорога!
-- А ты нас никак сватаешь уже? -- грозно спросила Лена.
-- А что бы и не посватать? -- Олег сделал большие невинные глаза, и повернулся к Мише, -- Хороша невеста? Загляденье! Смотри, как краснеет. Сам бы женился, да вот...
-- Тише ты! -- цыкнула Вика. Она подсела к Мише и доверительно положила ему голову на плечо, -- Мишенька, не слушай ты его, дурака пьяного!
-- Рано мне еще замуж, -- смущенно улыбнулась Лена, -- Может быть года через два.
-- А то смотри! -- Олег почесал грудь, -- Раньше женишься, раньше разведешься.
-- Да ну тебя! -- рассмеялась Вика, -- Ленк, спой лучше еще что-нибудь.
Лена, замерев на секунду, снова запела, и это была песня об одиноком музыканте, о бесконечной дороге, об осени и скоро наступающей зиме. Странная песня, совершенно неуместная жаркой летней ночи за окном, и оттого, возможно, обретающая какой-то иной, скрытый, глубинный смысл и пробирающая до дна души как-то необычно, по своему, больше воспоминанием, чем переживанием момента, или, быть может, страхом неизвестности в будущем, чем-то, в конце концов, очень далеким, туманным и абсолютно не здешним.
На улице возбужденно, страстно, многоголосо, заливисто стрекотали сверчки -- вдоль всей дороги, в каждом палисаднике, в каждой травинке, в каждом дереве, из-под каждого куста. Июнь близился к своему завершению.
Дома одиноко ждала забытая за последние два дня печатная машинка и работа, работа...
11.
Тот же зрительный зал, те же декорации на сцене -- круглый стол, несколько стульев, рядом -- софа, только общий свет выключен, а сцена освещается узким лучом рампы. На сцене -- Сергей и Таня.
С е р г е й. Устал. Пива у нас не осталось?
Т а н я. Вспомнил!
С е р г е й. Да... Ну хоть чаю еще налей. Эх, жизнь!.. А хорошо они вместе смотрятся! Такая пара, скажи, да? Хорошо все получилось.
Т а н я. Все еще впереди. Сложно ему будет с ней. Взрывной характер. Властная натура.
С е р г е й. Может ему и нужна сейчас такая? Если люди встречаются, значит это кому-то нужно.
Т а н я. Не спорю. Он -- ярко выраженный интроверт. Интеллектуал, к тому же. Ему нужна женщина-наполеон, сильный чувственный, легко увлекающийся, романтичный экстраверт. Я думаю, она подходит. Почти идеально. Но это не значит, что все будет просто.
С е р г е й. Посмотрим. Творческая личность... Хм. Хотел бы я почитать то, что он пишет. Муру, наверное, какую-нибудь.
Т а н я. Ну почему сразу "муру"? У него есть вкус, неплохой вкус, чувство меры, некое внутреннее изящество, почти благородство. Этого вполне достаточно, чтобы не скатиться в пошлость.
С е р г е й. Ты думаешь? Ну, посмотрим. Вон, картину эту тоже человек со вкусом рисовал?
Т а н я. Да, со вкусом. А что тебе не нравится?
С е р г е й. Это, я так понимаю, Иван-царевич на Сером Волке? В черно-болотных тонах. Мазки -- как фаллосы. Две тысячи фаллосов, всех размеров. На любой вкус. У волка -- кроваво-красные глаза, а у Ивана -- лицо пассивного педика. Да он был псих, твой "художник со вкусом".
Т а н я. Человек самовыражается, экспериментирует. Что в этом плохого? Он ищет новые формы, он пытается раскрыть свой внутренний мир, заглянуть в самую глубину.
С е р г е й. Плохого -- ничего. Я не осуждаю.
Т а н я. Ты ставишь диагноз. Как заправский врач.
С е р г е й. Извини. Не хотел обидеть твоего знакомого художника. Просто все это самокопание...
Т а н я. Что?
С е р г е й. ...Не то это. Человек сам в себе с ума сходит, а мы должны за этим наблюдать.
Т а н я. Иногда наблюдать за этим бывает очень интересно. Примеров тому -- тысячи.
С е р г е й. Не спорю, я не совсем это хотел сказать. Просто сидит вот этот мальчик у себя дома, делать ему нечего, женщины его не любят, мужики, видимо, тоже, а потому что сам любить не умеет, вот он и начинает сам в себе копаться. Все равно, что онанизмом заниматься.
Т а н я. Ты не справедлив. Ты же его совсем не знаешь.
С е р г е й. Возможно, я просто по картине сужу. Эта картина -клиника. Сам образ клинический. Волк, да еще с горящими глазами -- символ зла, темных сил. Плюс поза "верхом", что подразумевает секс. Да еще фаллосы. Он явно что-то недополучил в детстве и недовзял в юности. Вот и изводит себя. И краски заодно.
Т а н я (смеясь). Критик! Психолог! Знаешь что, психолог, налей-ка чай себе сам!
Вадим, сидящий на первом ряду, аплодирует.
12.
Вечером была тишина. Удивительным образом не было слышно ни соседей, ни улицу. Даже сверчки стихли. Остались только шорохи, дыхание, пульс и скрип половиц.
-- Хорошо у тебя здесь, -- сказала она, оглядываясь вокруг, -- Уютно. Это твоя печатная машинка? Как здорово! Я в детстве мечтала о печатной машинке. Столько кнопок! Мне так нравилось нажимать на кнопки.
Сегодня она была другая -- пышные волосы собраны назад и перетянуты резинкой, вместо любимого оранжевого платья -- белая шелковая блузка и джинсовые, короткие шорты. Почти без косметики, она выглядела строже, невиннее, моложе, словно школьница, всю жизнь просидевшая за учебниками, только загар, покрасивший медными оттенками обнаженные руки и шелковистую кожу бедер придавал ей налет южной распутности.