чем я занималась в свободное время, которое, я была уверена, он не желал бы услышать.
— Кто он? — рычал папа.
«Не было ли это вопросом года?»
— Отпусти!
— Тебя изнасиловали?
— Что?
— Я убью того, кто это сделал.
— Папа! Нет! — теперь я плакала. У меня было достаточно времени, чтобы
осознать, что я сделала с собой. Я ощущала сопли и слюни так, как если бы они были
чужими. Лицо папы напоминало влажное, серое облако, и мое дыхание перешло в резкие
всхлипывания. Я задыхалась от того, что должно было быть, как я думала, чем-то вроде
утешения. — Это не изнасилование.
Он крутанул меня, пока я не оказалась перевернутой лицом вниз на белой подножке
для ног, тонкая древесина больно врезалась мне в живот. Пока я пробовала
сориентироваться в происходящем и еще отмахнуться от слез, которые текли с силой
шторма, я ощутила острую боль на своей заднице.
Странное снижение ясности происходящего сквозь рыдания — мой крик
оборвавшийся, словно я затормозила на самом краю обрыва, пока слезы капали на дно.
Папа шлепал меня снова и снова, и это действие превратило мое дыхание в хрипы. Я
пробовала повернуться, но он держал меня и вновь наносил звонкие удары. Я была
растеряна и обездвижена. Я обернулась к нему. Его рука с растопыренными пальцами
была поднята надо мной, а локоть стремился ударить меня ещё раз, при этом отец
рассматривал свою руку, как будто она делала что-то, чего он не понимал.
Затем, в эту долю секунды, он посмотрел вниз на меня, и мы встретились взглядами.
Он смотрел на меня, но не видел. Я не знала, что именно он видел. Я не знала, что
складывалось в его голове. Жестокое море его пределов не успокоилось. Бушующие волны
не стекли в огромную воронку и не унеслись прочь, но поток изменился и переместился
подобно рокочущему животному, отступающему за горизонт, в место, которое я не могла
увидеть.
Он отпустил меня, и я всем телом навалилась на подставку для ног. Я сделала два
глубоких вздоха, и только первый из них был затруднен.
У меня не было времени для выбора. Мое семейство, при всех своих деньгах, было
слишком религиозным, слишком строгим, слишком традиционным. У меня было море
привилегий, но никаких прав. Так что, если я собиралась избавиться от ребенка, то надо
было действовать сейчас или никогда. Позволить им отречься от меня.
«Мне надо бежать».
30
_______________
Примечание:
1 — легендарный ночной клуб.
Глава 11
1994 год
В течение нескольких последних лет бизнес пребывал в упадке, но «Аудио Сити» по-
прежнему оставалась самой лучшей музыкальной студией в Лос-Анджелесе. И она
располагала кое-чем. Репутация + талант + акустика + время + оборудование = более
знойная, больше, чем просто горячая студия. До вечеринки, посвященной годовщине моих
родителей, данная информация имела для меня огромное значение. Но теперь, находясь с
главным инженером студии в звуконепроницаемой комнате, которая пахла потом и
сигаретами, всё, что имело для меня значение, был план — уловка, для урегулирования
вопроса клиента-виолончелиста, который мог бы помочь раскрыть богатого продюсера.
— Вы были единственной группой в нашей истории, которая отменила студийные
сроки, — сказал Тэдди.
Я смутно его помнила. Тогда, ещё до «Пули и Кровь», я тусовалась с «Роудибойз»1 . В
то время на голове у Тэдди было полно волос, а улыбка — полна прямых белоснежных
зубов. Сейчас, когда я сидела в кабине с ним и Дрю (не Инди), у Тэдди был сделан зачёс и
никотиновые пятна на зубах.
— Мы создали своё собственное место, — ответил Дрю.
— Исходя из того, что я слышал, оно всё еще работает.
— Ага. Мы перешли на оцифровку2.
Тэдди покачал головой и схватил пачку сигарет с микшерного пульта.
— На х*й цифру, — он вскрыл большим пальцем пачку и предложил мне одну.
Я взяла её. Затем Дрю удивил меня, вынимая свою собственную пачку и зажигалку.
— Это — будущее, — сказал Дрю, выпуская дым.
— На х*й будущее, — Тэдди дал прикурить мне, потом прикурил сам.
Я затянулась, ощущая сухой жар смолы и позволяя никотину проникнуть в кровь. Я
не курила лет сто — я и забыла, как мне это нравилось.
Тэдди оторвал небольшой кусочек табака от кончика сигареты и положил его на