— Не знаю. Вы, может быть, думаете, что я живу здесь? — Она тут же сменила тему: — Что вы им сказали?
— Я сказал им правду.
— Получилась мелодрама?
— Да.
— Я же вас предупреждала. А как отнесся к этому Фурт?
— Фурт?
— Форбс. Я его зову Фуртом.
— Не знаю. Говорил главным образом Бригсток.
— Фурт по-своему честный человек.
Она плотно сжала губы. Наверное, размышляла над своеобразной честностью Фурта. Он снова почувствовал к ней огромную жалость. Вот перед ним стоит эта девушка, чужая в доме своего отца, вынужденная не верить жениху, нанимать каких-то частных сыщиков. Подумать только — она была несмышленышем, когда он женился! Как мало нужно времени для страшных перемен в жизни человека.
Роз сказала:
— В вашем посольстве хоть кто-нибудь может за вас поручиться?
— Не думаю. Мы им не верим. Кроме разве второго секретаря.
— Попытаться все-таки стоит. Я возьму с собой Фурта. Он не дурак.
Она позвонила в колокольчик. Появился лакей.
— Я хочу видеть мистера Форбса.
— Сожалею, мадам, но он занят на совещании.
— Не важно. Скажите ему, что мне срочно нужно с ним поговорить.
— Лорд Бендич распорядился...
— Вы, наверное, понятия не имеете, кто я. Вы, как видно, здесь новенький. Я вас знать не обязана, а вот вам бы меня знать следовало... Я дочь лорда Бендича.
— Очень сожалею, мисс. Я не знал...
— Идите и передайте Форбсу то, что я велела. — Когда слуга ушел, она сказала: — Да, значит, он тут недавно.
Когда дверь открылась, до них донесся голос Фетинга: «Торопиться некуда. Лучше поспать».
— Если действительно этот лакей украл ваши документы...
— Я в этом убежден.
Она продолжала с яростью:
— Я сделаю так, чтобы он сдох с голоду. Ни одна биржа труда в Англии...
Вошел мистер Форбс.
— Фурт, — сказала она, — я хочу, чтобы вы для меня кое-что сделали.
Он прикрыл за собой дверь.
— Все, что угодно.
Несмотря на свои брюки-гольф, он был похож на восточного царя, готового повергнуть к ее ногам любые сокровища. Она сказала:
— Эти идиоты ему не верят.
Глаза его становились влажными, когда он смотрел на Роз, — что бы там ни доносили частные сыщики, он был в нее безнадежно влюблен. Форбс повернулся к Д.
— Простите, но вы рассказали необыкновенную историю.
— Я нашла пулю, — возмутилась Роз.
— Я сказал — необыкновенную, а не невозможную.
Теперь, когда он стоял здесь один, без своих компаньонов, он выглядел старше и как-то резче обозначились еврейские черты его лица. Где-то в жизни его далеких библейских предков была пустыня, мертвое соленое море, безлюдные горы и разрушенные трубными звуками стены Иерихона. Этот человек имел основания верить в чудеса.
— Что они там делают? — спросила Роз.
— Ничего особенного. Старый Фетинг — поразительная дубина. И Бригсток — тоже. Не думайте, что вы единственный человек, которому Бригсток не доверяет, — обратился он к Д.
Роз сказала:
— Если бы можно было доказать, что мы не врем...
— Мы?
— Да, мы.
— Если доказательства меня убедят, я подпишу контракт на максимальное количество угля, какое только смогу дать. Вам этого угля не хватит, но другие наверняка последуют за мной.
Форбс с беспокойством смотрел на Роз и Д. Он как будто чего-то испугался. Наверное, этот человек жил в постоянном страхе увидеть объявление в газете: «Состоялась свадьба» — или услышать: «А вы знаете, за кого вышла дочь Бендича?»
— Вы можете сейчас поехать в посольство? — спросила она.
— Но он же говорит, что никто в Лондоне...
— Я и теперь не думаю, чтобы из поездки в посольство что-то вышло, — сказал Д. — Видите ли, мы не доверяем нашему послу в Лондоне... Но попробовать можно.
Они молча ехали в машине, медленно пробираясь сквозь туман. Первым заговорил Форбс:
— Я буду рад, если шахты начнут работать. Паршивая жизнь у безработных шахтеров.
— А почему вас это беспокоит, Фурт?
Он обернулся к Роз и печально усмехнулся:
— Не люблю, когда меня не любят.
Затем он снова уставился своими темными, как изюмины, глазами в желтый уличный туман с терпеливостью святого Иакова, который мучился семь лет... Но ведь в конце концов, подумал Д., даже Иаков отмучился и нашел утешение. Он почти завидовал Форбсу — все-таки хорошо любить живую женщину, даже если это не приносит тебе ничего, кроме страха, ревности и боли. По крайней мере, низким такое чувство не назовешь.
У дверей посольства он обратился к Форбсу:
— Спросите второго секретаря. Хоть какая-то надежда.
Их проводили в приемную. На стенах висели картины.
— Вот место, где я родился. — Д. указал на изображение крохотной деревушки на фоне гор. — Сейчас она у них.