Мистер К., спотыкаясь, попятился в ванную. Д. напряженно старался придумать какую-нибудь последнюю шутку, вроде «простите, у нас нет кладбищенской стены», но так и не нашелся: шутить можно лишь по поводу собственной смерти. Смерть других — слишком серьезное дело. Мистер К. сказал:
— Она не пережила того, что я... за пятьдесят лет... А я... мне осталось жить всего шесть месяцев... так говорят врачи... надежды никакой.
Д. старался не слушать и уж ни в коем случае не понимать. Он ни на секунду не отводил пистолет, который с отвращением держал в руке.
— Когда остается полгода жизни, разве нельзя позволить себе немножко комфорта?.. — Очки сорвались с его носа и разбились. Слово «комфорт» он произнес всхлипывая. — Я всегда мечтал когда-нибудь... университет. — Теперь он уже топтался в ванной, слепо уставясь туда, где, ему казалось, стоял Д. — Врач так и сказал: через шесть месяцев. — Он тявкнул от боли, как собака. — Бона матина, бона матина. Умереть учителем энтернационо. Холодно... Они здесь никогда не включают отопление... — Он словно бредил — говорил первое, что приходило в голову. Казалось, им движет ощущение, что, пока он говорит, он в безопасности. И все слова, которые рождались в его измученном, пропитанном злобой и горечью сознании, рассказывали о ничтожных курсах, классе-конурке с холодным радиатором и картиной на стене «ун фамиль жентильбоно». — Старичок бродит вокруг на своих резиновых подошвах... Мне будет больно... извиняться даже приходится на энтернационо... иначе штраф... ни одной сигареты за неделю...
С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.
— Замолчите, — сказал Д.
Голова мистера К. повернулась, как у гуся. Подслеповатые глаза снова подвели его. Он смотрел не в ту сторону.
— Можете ли вы обвинять меня? — сказал он. — Последние шесть месяцев на родине... профессор...
Д. закрыл глаза и нажал на спуск. Грохот и отдача пистолета ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где-то зазвонил звонок.
Он открыл глаза: промахнулся. Безусловно промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от птичьей головки К. было разбито. Мистер К. стоял на ногах, мигая с недоумевающим видом. Кто-то стучал в дверь. Оставался последний патрон.
Д. сказал:
— Не двигайтесь. Молчите. Второй раз я не промахнусь, — и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку с улицы. Если это полиция, на что ему употребить оставшийся патрон? Пауза показалась ему вечностью. На диване лежала раскрытая маленькая книжица:
Бог в солнечном свете, Где птицы парят невесомо. Бог в свете свечей Ожидает вас дома...Дурацкий стишок запечатлелся в его мозгу, как оттиск печати на воске. Он не верил в бога, у него не было дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, звонок. Может, это кто-нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее, наверное, ключ. Скорее — полиция.
Он подошел к двери, крепко сжимая пистолет. Он забыл о нем, как забыл раньше о бритве. С решимостью обреченного он открыл дверь.
Это была Роз.
Он медленно выговорил:
— Конечно. Я забыл. Я ведь дал вам адрес? — Он посмотрел мимо нее, как будто ожидая увидеть за спиной полицию или Форбса.
Она сказала:
— Я пришла рассказать вам то, что узнала от Форбса.
— Так. Да-да.
— Вы ведь ничего не натворили? Отвечайте — ничего страшного?
— Нет.
— А пистолет?
— Я думал — полиция.
Прикрыв дверь, они вошли в комнату. Он еще следил за ванной, хотя уже точно знал — больше он не выстрелит. Из него, наверное, получился бы неплохой судья, но не палач. Война ожесточает человека, но не настолько. Как окольцованная птица обречена всю жизнь носить свое кольцо, так и он навеки прикован к своей средневековой литературе, к «Песни о Роланде», к Бернской рукописи.
Она сказала:
— Боже, какой странный у вас вид. Вы удивительно помолодели.
— Усы...
— Конечно. Так вам больше идет.
Ему не хватало терпения:
— Что сказал Фурт?
— Они подписали.
— Но это противоречит английским законам о невмешательстве во внутренние дела других стран.
— Они подписали контракт не прямо с Л. Закон всегда можно обойти. Уголь пойдет через Голландию.
Итак, крах полный и окончательный — он не смог даже застрелить предателя. Она сказала:
— Вам придется уехать. Прежде чем вас найдет полиция.
Он опустился на диван, свесив между коленей руку, в которой держал пистолет. Он сказал: