Сразу всё и выложил.
У Игнатия желваки на скулах заиграли:
— Удружил, братец… А ещё за Ваську своего ручался головой… Цена-то твоей голове, видать…
Ива сказал, будто взрослый мужик:
— Погодь, не горячись, дело поправлять надо, а не ругаться.
Игнатий сел на бугорок:
— Где Васька?
— Отсюда недалече, в кустах.
— Верно ли?
— Глядеть не глядел. Однако уверен. Ждёт.
— Васька келарю не сказывал, что был у Кузьмы?
— Не успел. Прямо топиться и кинулся.
— Помощнички! — не утерпел Игнатий. — Видел его кто?
— Едва ли.
Крепко задумался Игнатий. Долго сидел молча.
Ива его думам навстречу:
— Обманом взял его келарь. Теперь Васька за нас голову положит.
— Ой ли?
— Верно.
— Тогда вот что. Лети стрелой к Кузьме и скажи: Игнатий велел с людьми приходить не в пятницу, а завтрашней ночью.
— А поверит?
— Расскажи всё как есть. Кузьма мужик неглупый, небось поймёт.
Встал Ива:
— Ваську пойду отпущу.
— Нельзя. Вели ему до твоего прихода сидеть в кустах и носа не высовывать.
— С Васькиным отцом как?
— Не твоя печаль. Что-нибудь придумаем. Беги!
Кружным путём шёл Игнатий в монастырь. А Ива чуть погодя — к Ваське. Передал Игнатьев приказ, а сам дальше. По кустарнику, озираясь, пробрался на монастырские зады. Разделся в лебеде возле глухой стены. Завязал в узелок рубаху с портами. Огляделся в последний раз. Тихо, пусто всё кругом. Вошёл в воду. Поплыл.
Долгое летнее солнце далеко перевалило за половину неба, когда Ива, запыхавшись, исцарапанный — сквозь чащобу пробирался, — вышел на задворки деревни Марьино.
Нашёл избу Кузьмы и самого хозяина. Рубаху одёрнул, слюну проглотил:
— Беда, дядька Кузьма.
Принялся рассказывать всё по порядку.
— Худо дело, — поскрёб бороду Кузьма. — Эка тебя угораздило с Васькой-то… Я людей приведу, а ну как твой дружок опять подведёт?
— Нет. Не со зла ведь он и не из корысти. Келарь Савва заморочил голову. Теперь Ваське лютее врага, чем келарь Савва, на свете нет.
— Ну, ступай. Передай Игнатию: пусть будет спокоен, исполню всё, как он приказал.
Через один плетень, второй пустился Ива в обратный путь.
Глава 22. Кормовой день
Едва нашёл Ива в густых кустах Ваську.
— Больно долго. Тятька, поди, невесть что теперь думает, — пожаловался Васька. — Да и есть охота, спасу нет. Видел Кузьму? Ладно ли всё?
Присел Ива. Устал, ноги не держат. Дух перевёл.
Не ответил на Васькины вопросы.
Велел:
— Беги к келарю. Приказ, мол, выполнил. Спросит, отчего долго задержался, скажешь: Кузьма ходил в соседнюю деревню.
Васька ушёл.
Повременив немного, отправился следом Ива.
В монастыре беготня, суматоха. Ива забеспокоился. Спросил у знакомого мальчишки:
— Чего это они?
— Кормовой день завтра! — У мальчишки рот от уха до уха. Увидел, что не понял Ива. — Неужто не знаешь?
— Я ж впервой здесь, — словно оправдываясь, сказал Ива.
Мальчишка на радостях даже насмехаться не стал. Принялся объяснять:
— Вишь ты, когда кто из богатых да знатных людей захочет угодить монастырю, то устраивает братии кормовой день — угощение, значит.
— И так не худо ест монастырская братия.
— Ты погляди, что завтра будет! Одного пива да вин заморских сколько понавёз Владимир Туровской.
Повеселел Ива. Ай да Игнатий: знать, недаром велел Кузьме Егорову приходить через ночь! Будет она после кормового дня, когда монастырская братия да ратные люди изрядно выпьют.
Не слушая, что говорит мальчишка дальше, махнул рукой, побежал в келью к старцу Никодиму.
А Ваське в это время приходилось туго.
Не сразу увидел келаря. Велено было ждать.
Томился Васька, стоя в келаревых палатах. В животе урчит от голоду. Да то полбеды.
Страшно Ваське. А ну как допытается келарь про то, что Васька его обманул?
Вышел из келаревых покоев брат-казначей.
Предстал Васька перед тяжёлыми келаревыми очами.
Как и боялся, первый вопрос:
— Отчего долго?
Выговорил жалобно Васька:
— Не брани, христа ради. Едва того Кузьку, будь он неладен, сыскал. С самого утра не ел. Оголодал, спасу нет.
Покатились по круглому Васькиному лицу слёзы, что горошины.
— Не врёшь?
Брякнулся Васька в ноги келарю:
— Куда там! Я тебя пуще самого господа бога боюсь. Бог-то на небе, а ты вот тут…
— Глупости говоришь! Непотребные слова. Нет над человеком выше бога.
Однако почуял Васька: смягчился келарь.
Стал келарь допытываться, где Кузьма был, что сказал. Но не было прежней суровости в его голосе.