В свободной части комнаты, где не было ни ковра, ни мебели, паркет разъехался, открыв прямоугольную нишу. Из нее медленно поднялось небольшое желтое пианино, над его лакированной поверхностью с шелестом выдвинулся экран, натянутый на раму беленый холст. С другой стороны застрекотал проектор, и на экране возникло изображение. Сначала замигали пустые кадры с темным фоном, а потом возник человеческий силуэт — мужчина в фартуке, в больших перчатках с раструбами. На пианино сами собой задвигались клавиши, зазвучала музыка, негромкий механический марш. Под такой могли бы маршировать роботы, но роботы старинные, на паровых двигателях.
Силуэт задвигался – дергано, резко. В его темной голове прорезались два светлых глаза, а из глубины пианино полился голос, сопровождающийся шипением, будто пластинка крутилась на граммофоне:
– Ты пришел, иначе проектор не включился бы. Не знаю, кто ты, но я удивлен. Чтобы разговорить Медную Башку или просто догадаться, где ключ, нужно обладать немалой интуицией.
– Или зельем болтливости, – не сдержался Детектив, и Николь хихикнула.
– В этих обстоятельствах мало кто сообразит просто заглянуть под коврик, – продолжал силуэт, сдержанно жестикулируя в такт словам. – Но, так или иначе, ты здесь, и я приветствую тебя в своем жилище. Мы вряд ли увидимся когда-либо, хотя все возможно. Помни! Звено за звеном, так куются цепи судьбы!
Щелчок – и экран с шелестом задвинулся обратно, хотя музыка из пианино продолжала играть. Они подождали еще немного, и потом Николь неуверенно сказала:
– Это что – все? Но… как же так? Я думала, хоть теперь нам скажут или покажут что-то полезное. Дурацкая штуковина!
Они подошли к пианино. Музыка не смолкала, фрагменты ее повторялись, вызывая раздражение. Будто кто-то издевается! Присмотревшись к пианино, Николь заметила над клавишами, там, куда обычно ставят ноты, овальное углубление, и тогда ее осенило.
– Посмотри! – она ткнула в углубление пальцем.
Детектив ответил непонимающим взглядом, и тогда Николь сняла с шеи бабушкин кулон. Она была уверена, что все делает правильно. Просто знала это. Подвеска вошла в углубление с легким щелчком, навязчивая музыка тут же прекратилась, и крышка пианино сдвинулась, открыв неглубокую нишу.
Внутри лежала черная сумочка в серебристых блестках. Совсем маленькая – с такими принято ходить в театр. Николь взяла ее. И отскочила, когда крышка с жужжанием сдвинулась обратно, после чего пианино поползло вниз, в пол.
– Эта клатч моей бабушки, – сказала Николь прерывающимся от волнения голосом. – Моей бабушки!
– Откуда ты знаешь?
– Мама рассказывала. У бабушки был такой же, когда она пропала.
– Такой же или именно этот? Что внутри?
Николь раскрыла сумочку. Подкладка ее истрепалась от времени. Внутри лежал старый пятицентовик, батистовый платок с инициалами «МС» и свернутый в трубочку лист бумаги. Николь осторожно вынула его и разгладила на столе. Бумага казалась хрупкой и ломкой.
– Что это? – спросила она. На бумаге были непонятные переплетающиеся линии, пунктир и жирная красная точка. И еще множество незнакомых значков начертаны по всей поверхности, будто бледные водяные знаки.
Растерянно повертев листок на столе, она предположила:
– Может это карта?
– Похоже, но почему такие извилистые улицы? – возразил Детектив. – Какой-то странный лабиринт, я не знаю таких мест в Городе. Можно посмотреть на твою сумку?
Николь отдала клатч нехотя. Это вещь – наверное, правильнее было называть ее Сумочкой – притягивала ее, как и Тушь, как и Кулон бабушки, как Шпилька в ее волосах.
Детектив повертел бабушкин клатч в руках, снова положил на стол. Николь отошла, присела на стул, наблюдая за ним. Ее спутник действовал серьезно, сосредоточенно – он все делал так. Медленно свернул самокрутку, закурил, выпуская дым через нос. Открыл сумочку, положил в нее свой портсигар. Закрыл. Подождал минуту. Снова открыл, заглянул внутрь, нахмурился, вынул портсигар.
Потом он взял пресс-папье и тоже собрался сунуть его в клатч.
– Не влезет же, – рассмеялась Николь.
– В том-то и дело… – задумчиво ответил он.