Немаленькое, но бедное и убогое лесное городище окружал крепенький невысокий тын из заостренных кольев. Узкая — едва-едва протиснется телега или сани — калитка вела внутрь. На огороженной территории — несколько десятков хижин, поставленных на скорую руку, да кое-как отрытые к холодам землянки. В центре селения, на небольшом возвышении, стояли пара сараюшек для исхудавшей скотины, длинный навес для лошадей и два более основательных строения. Первое — вросшее в землю просторное языческое капище под плоской крышей. Второе — чуть поодаль — прямоугольный, крытый дерном дом вождя-кунинга. Обе постройки возводились просто: на кладку из камней ставился прямоугольный деревянный каркас. Стены и потолок — из жердей, щели законопачены глиной. Такая мазанка плохо сохраняла тепло, зато большой круглый очаг из булыжников позволял сжигать целые бревна. В качестве дымохода использовалась прореха в крыше или открытая дверь.
Собственно, городище Глянды и поселением-то не было. Так… временный беженский приют в глухомани. Тевтоны в такие гиблые места не совались. Германскому братству Святой Марии требовались земли получше, побогаче или выгодные со стратегической точки зрения. Там и ставили крестоносцы свои замки, соединяя их торными путями, годными для скорого передвижения крупных отрядов.
Когда-то, судя по словам дядьки Адама, у прусских вождей тоже были собственные замки — деревянные и поплоше, конечно, тевтонских, но все же… И поля были тучные, добрые, в плодородных, свободных от леса равнинах. И луга были, где паслись бесчисленные табуны лошадей, коих пруссы всегда ценили и почитали. И удобные выходы к Варяжскому морю, как именовали здесь Балтику, тоже были. И боги бескрайних холодных вод Аутримпо, Потримпо и древний Тримпо вместе с бородатым покровителем мореплавателей Бардойтом благоволили пруссам. И владыка земли Пушкайто, и бог богатства Пильвисто…
Увы, с появлением на землях Пруссии хорошо вооруженных и организованных крестоносцев те счастливые времена безвозвратно канули в лету. Жалкие остатки пемеденов, вармцев, нотангцев, бартцев и прочих прусских племен — обескровленные, вымирающие, но уцелевшие от поголовного истребления и принудительного онемечивания, прятались нынче в таких же вот лесных общинных схронах, где никогда не будет человеку привольного житья и где вынужден он таиться, подобно загнанному облавой зверю.
Лагерь производил гнетущее впечатление. Он словно пропах, пропитался насквозь нищетой, отчаянием и унынием. Едва въехав в узкие ворота, Бурцев наткнулся на развалившиеся сани с нехитрым скарбом. Тощая кляча уже распряжена, но еле держится на ногах. Новые беженцы — недавно прибыли. Еще одну семью придется куда-то определять кунингу Глянде. Семью неполную: мужика не видать. Зато из-под рваного одеяла высовывается худющий пацаненок лет пяти. Обсасывает мокрый снежок вперемешку с грязью, пытаясь хоть как-то унять голод, смотрит вокруг выпрашивающим взглядом. Точнее, смотрел… Только что смотрел, а в следующую секунду ребенка вдруг накрыла черным крылом одеяла и уволокла куда-то на дно саней тонкая как спичка материнская рука — не высовывайся, дитятко, — дольше проживешь. Бледное лицо женщины мелькнуло над тележным бортом, скрылось в груде барахла. Исхудавшее лицо так похоже на череп вездесущей старухи с косой…
Из-под одеяла послышалось жалобное хныканье. Потом жадный чмокающий звук. Неужели дите еще надеется на спасительную материнскую грудь? Неужели высохшая, высосанная донельзя мать еще рассчитывает дать ребенку хоть каплю молока?
В поселке бедовали, в основном, бабы, дети да старики. Много раненых, калечных, больных. Здоровых мужиков — раз, два и обчелся. Да и те — не ратники, а озлобленные и вооруженные чем бог послал крестьяне. Лишь при доме Глянды оставалось еще с пяток дружинников. Остальные — умелые партизаны, но не более того. На все это мужицкое войско — пара-тройка железных шлемов, несколько самодельных щитов да ржавый меч. Ни хороших луков, ни арбалетов. Захудалая кольчужка или хотя бы кожаный панцирь тут — запредельная роскошь. Неудивительно, что пришлых воинов с такой готовностью пускали на постой. Хотя постой — это, конечно, громко сказано.
В выделенных им хозяевами землянках и халупах помещалась едва ли десятая часть отряда. И то — если хорошенько потесниться. Аделаида уговорила-таки Бурцева занять жилище получше. Укричала, вернее.
— Воевода ты или нет?! — рвала и метала раздраженная супруга. — А я — княжна или нет?!
Он уступил — лишь бы не раздувать очередной скандал. Довольная Аделаида сразу умолкла. Поселились они вдвоем в доме погибшего дружинника Глянды. Что ж, какие-никакие стены вокруг и крыша над головой, маленький столик с лавчонкой та узкая лежанка в углу, очаг на земляном полу и дверь, которую можно открыть, а можно и запереть в любую минуту — это все-таки лучше, чем ничего.
Остальным достались лишь грязные земляные норы и продуваемые сквозняками полусараи-полушалаши. В конце концов, бойцы Бурцева — все, кроме Адамовых лучников, — предпочли оставить убогие жилища беженцам, а сами разместились где попросторнее и почище — за частоколом, в походных шатрах и палатках степняков. Недовольства никто не высказывал. Видно ведь: пруссы и сами теснились по нескольку семей под одной крышей — жили чуть ли не друг у друга на головах.
Лесные поселяне быстро протоптали дорожку к стану союзников. Пруссы ходили в гости целыми семьями, цокали языками, ощупывали теплые шкуры, грелись у костров. Удивительно, но воины южных степей быстро нашли общий язык с бородатыми северянами. И те, и другие при помощи жестов и междометий с удовольствием обсуждали достоинства лошадей и цедили кислый кумыс. Вот так и обнаруживается общность национальных характеров…
Единственным человеком, которого раздражала подобная дружба народов, была Аделаида. Еще в замке Освальда она не шибко-то ладила с язычниками и неоднократно ставила Бурцева в неловкое положение перед союзниками. Но кочевникам княжна хотя бы была обязана: те, как-никак, приняли деятельное участие в освобождении Аделаиды из цепких лап интригана-сводника Конрада Тюрингского. Благородная натура полячки не позволяла забыть об этой услуге. Тяготясь вынужденной благодарностью, дочь Лешко Белого все же проявляла минимум снисходительности к степным идолопоклонникам. А вот пруссы Глянды попросту приводили ее в бешенство.
— Эти дикари во стократ хуже татарского Измайлова племени, — шепнула, кривясь, Аделаида на пиру, устроенном кунингом в честь гостей. — У них даже князья живут, как свиньи в хлеву. И жрут, и пьют так же…
К счастью, никто, кроме мужа, не расслышал обидных слов.
Бурцев с женой, Освальд, Бурангул, Збыслав и дядька Адам сидели на почетном месте за небогатым… да чего уж там — откровенно бедным столом прусского князька с забавным именем Глянда. Раньше — до прихода крестоносцев — он властвовал над всеми окрестными землями. Сейчас же кунинг был изранен, стар, болен и слаб. По сути, он уже стоял одной ногой в могиле.
Но больше всего вождя пруссов печалило, что в мертвое царство Патолло он отправится, не оставив после себя ни единого наследника. Все три сына Глянды пали в боях с крестоносцами. И теперь старый кунинг с посеченными сталью и временем дружинниками, верными слугами, одряхлевшими женами и немногими домочадцами доживал век в глухомани, у границ Священного леса.
Здесь Глянда поставил лагерь для приюта беженцев и редких партизанских вылазок. Со временем, однако, вылазки прекратились вовсе, а несчастных беженцев, искавших защиты у древних богов, стало тут гораздо больше, чем воинов.
Глянда чуял скорый конец — свой, своего рода и своего племени, но это не помешало ему устроить пир в честь гостей. А может, наоборот, именно поэтому и пировали сейчас пруссы так отчаянно и бесшабашно.