Но ослушаться матушку нельзя — тогда долгие годы служения осыпятся в пыльную дорогу бытия позорным навозом. Никто даже пачкаться не станет, лишь будут брезгливо морщиться.
Рядом на жёрдочке заклекотал взволнованный почтовый сокол — один из троицы, что дали в путь.
— Тихо, хороший, мне тоже не хочется ехать, — прошептала сестрица.
Она раздосадованно поджала губы и откинулась на стенку повозки, а потом провела по воздуху ладонью, отчего завязки на шторке дёрнулись, как живые змейки, и развязались. Светлая ткань закрыла собой это проклятое утро, оставив лишь узкие щёлочки, в которые пробивался свет. Найти бы тех, кто притащил в Керенборг те вещи, несущие в себе запретное колдовство, задушила бы голыми руками.
Но мечты мечтами, а на столь длительное время надо себя чем-то занять, и потому сестрица Стефани достала из походной сумки старую, пропитанную пылью книгу с походными молитвами.
Она прикрыла глаза и зашептала, открываясь высшей силе. Сила никогда не отвечала напрямую, но и мимолётного её касания было достаточно, чтобы ощутить единение с небесами.
— Да будет милость Тауриссы обращена на стада рогатые и стада двуногие, — едва слышно прошептала жрица и замолчала, прижимая книгу с потрёпанным и аккуратно подклеенным переплётом к груди.
Богиня, как всегда, молчала, а вместо неё откликнулись тауры — бычки и коровы, запряжённые в повозки и колесницы. Стефани почувствовала внутри себя медленную и размеренную поступь рогатых созданий по до сих пор упругой после позавчерашнего дождя дороге, тяжкое дыхание волов в повозке барона и жужжание многочисленной мошкары, кружащейся над животными.
Но сила имела обратную сторону: разум туманился и затуплялся, уподобляясь усталому волу с ярмом на шее. Разум тянулся в царство сна.
— Му-у-у, — тихо притянула Стефани и улыбнулась теплу и уюту сонного забвения. Она всегда тянулась к рогатым, как средству от бессонницы. А тут ещё и повозку покачивало, как детскую колыбель.
Веки налились тяжестью, а руки ослабли, отчего книга, зажатая в пальцах, упала на колени.
— Скучно, — протянула Аврора. Она сидела на крыше кареты и, кажется, несмотря на мягкую подушку, отсидела себе зад. Уже полдня прошло, а ещё ничего не происходило. В казарме хоть тиливизир был. Там разные яркие картинки.
— Скучно, — повторила девушка и откинулась на спину — на горячую от лучей Небесной Пары крышу — и подложила под голову руки. Лёгкий ветер доносил стрёкот кузнечиков, песни малых птах и мычание. Ветер пах полевыми травами, берёзой, коровами и ещё чем-то совершенно незнакомым.
Когда совсем рядом с дорогой пискнула мышь, лисица внутри Авроры сразу же взбудоражилась, и девушка подхватила арбалет, натянула тетиву на самую слабую защёлку, а потом вместо болта сунула на ложе свинцовую пулю. Когда вскинула арбалет, внимательно прислушалась, и стоило мыши пискнуть ещё раз, выстрелила. Арбалет негромко лязгнул, а пуля отрывисто свистнула и ткнулась в землю в десяти шагах от дороги.
Нет, не попала. Слишком далеко и слишком шумно. Но зверь-покровитель всё равно тянул к проклятью рода — мышкованию. Хотя если поразмыслить, то какое, в бездну, это проклятие. Вон, иные и облик теряют, и с ума сходят. А здесь всего-то дел — утолить тягу к охоте на грызунов.
Аврора вздохнула, потом повела носом и принюхалась к непривычному аромату. И пахло, что совсем неудивительно, из кареты, ведь халумари принесли с собой много новых и необычных запахов.
Девушка отложила арбалет, перевернулась на живот, подалась немного вперёд и свесила голову с края, старясь заглянуть внутрь. Но стекло было плотно закрыто шторкой.
Шмыгнув носом, рыжая баронета выбрала новую цель для стрельбы, но на этот раз двуногую. Когда взвела арбалет, то положила на ложе не пулю, а тростинку с прорезями, как у флейты.
Палец плавно надавил на спусковой рычаг, но в самый последний момент замер, потому как взгляд девушки столкнулся со взглядом рыцарки, кажется леди Виолетты. И хотя арбалет был нацелен не на неё, а на ту солдатку, что грубила в халумарской лечебнице, рыцарка опустила руку в кожаной перчатке на эфес своего клинка. Казалось, она оскалилась, словно дикий зверь. И смотрела теперь исподлобья тяжёлым взором.
Молчаливая дуэль застывавших в напряжении воительниц, чьим оружием сейчас были острые, как бритвы, взгляды затянулась на десяток ударов сердца. И каждая ждала, что соперница отвернётся или опустит глаза, но не случилось. Аврора зловредно ухмыльнулась и снова мягко надавила на спусковой рычаг.
Тростинка пропела короткую песню, как та же пастушья флейта. Сразу после этого солдатка громко взвизгнула и схватилась за бедро, начав его растирать. И синяк там будет знатный, даром, что ли, свинцовая отливка убивает белок, крыс и мелкую птицу.