За столиками, расставленными по всему бару, пили исправно. Но вели себя здесь корректно, говорили негромко, и со стороны могло показаться, будто речь идет о серьезных торговых операциях.
Инженер Леопольде Аресибиа задумчиво вертел в руке сигарету. Словно размышляя над проблемами строительства новых дорог и мостов.
— Похоже, этой ночью произойдет что-то серьезное, — заметил он. — Очень похоже…
К нему наклонился владелец магазина Мартинес.
— Так оно и есть, — шепнул он. — На всякий случай я приготовился, запасся ватой, бинтами и йодом.
— Я тоже. — Инженер погасил сигарету и взял новую из пачки с изображением верблюда. — Ты ничего не слышал? Мне сказали, будто бы прошлой ночью в Сибонее был бой. Взорвали грузовик с солдатами.
— Значит, это не выдумки, мне говорили то же самое. И еще сказали, что с нефтеперегонного завода вывезли цистерну с авиационным бензином.
— У них в Сьерре есть аэродромы.
Лицо Мартинеса расплылось в довольной улыбке. Он радовался так, будто ему сообщили, что цены на фасоль повысились.
— Вот здорово! — восхищенно прошептал он.
Официанты бесшумно переходили от стола к столу, внимательно следя за тем, где их ждут. Когда они подходили, разговор за столиками не прерывался. Их не опасались.
Помещик Киньонес задумчиво теребил пальцами свой дряблый подбородок. Потом внимательно посмотрел на молодого собеседника.
— Хорошо, я дам, — сказал он дрогнувшим голосом. — Но учтите, что за последние три месяца я уже второй раз даю. И каждый раз по пятьсот песо!
— Те, кто борются и гибнут, отдают больше! — резко ответил молодой человек и, поднявшись, перешел к другому столику.
В затененном углу торговец кожами Апарисио, растерянный и бледный, глядел на собеседников.
— Хорошо, — наконец сдался он. — Отвезите его ко мне. Но пусть не воображает, что сможет уходить и приходить, когда ему захочется.
— Даем слово, что этого не будет.
— Я беру его с одним условием: он будет тихо сидеть в самой дальней комнате и ничем не скомпрометирует меня…
— Он выйдет из этой комнаты только для того, чтобы вернуться в Сьерру. Конечно, когда поправится после операции.
— Ладно.
Факундо Альмейда, Педро Агилар и Хуан Арментерос говорили о своих сыновьях.
— Педрито сейчас в Испании. Наконец мы с женой можем спать спокойно.
— Я тоже успокоился, когда Кики уехал на север.
— А мой в Сьерре. Я отдал четыреста песо за винтовку и сотню патронов.
Фармацевт Фернандо Росалес делился своими горестями с Росендо Эстрадой, одним из компаньонов фирмы «Эстрада и Бертон»:
— Так дальше нельзя жить. Надо что-то предпринимать.
— Разумеется.
— Никакой торговлей не проживешь.
— Где уж там.
— Мы скоро разоримся.
— В течение дня теряешь то, — что сколочено за долгие годы. Хватит, надо что-то предпринимать!
В баре клуба «Виста-Алегре» господа смаковали аперитивы перед завтраком.
Стоя у незнакомого дома, Карлос Эспиноса мгновение колебался, прежде чем постучать в дверь, окрашенную зеленой краской. Видно было, что он очень взволнован. В дверь стукнул торопливо, нерешительно.
Каштановые волосы Карлоса, гладко зачесанные назад, красиво обрамляли высокий лоб. Взволнованное бледное лицо с синевой под глазами казалось больным. Ожидая, пока ему откроют, молодой человек тщательно вытер вспотевшие руки о рубашку.
— Профессор дома? — спросил он мулатку, открывшую дверь. — Пожалуйста, передайте ему, что Карлос Эспиноса… Если он будет так добр… Словом, я хочу поговорить с ним!
— Входите и садитесь, пожалуйста, — любезно сказала женщина и исчезла за портьерами, прикрывающими дверь во внутренние комнаты. Юноша, обессилев от волнения, рухнул в плетеное кресло-качалку. Немного покачавшись, вытащил из кармана сигареты и спички, но не закурил почему-то, а спрятал опять все в карман. Потом снова достал и теперь закурил, продолжая покачиваться в кресле.
Старинная мебель, фарфоровые фигурки на полках, картины на стенах. Его внимание привлекла стопка книг на столике рядом с качалкой. Читая названия, он не сразу заметил, как в комнату вошел старик. Карлос вскочил и крепко пожал протянутую ему руку.
— Добрый вечер, профессор. — Голос юноши был спокоен и звучен.
— Добрый вечер. Садись.
Хозяин дома опустился в качалку напротив Карлоса. Лет шестидесяти, худощавый, чуть повыше Карлоса, с лицом, беспощадно изборожденным морщинами, он был в черном старомодном костюме и такого же цвета галстуке-бабочке, стягивавшем твердый накрахмаленный воротничок сорочки. Высокий лоб переходил в лысину, которую старик часто и осторожно поглаживал, будто хотел прогнать тревожные мысли. Наконец глаза его дружелюбно остановились на лице Карлоса. Юноша погасил сигарету и медленно покачивался в кресле, ожидая, что разговор начнет хозяин.