— Что же все-таки происходит в этом доме, София?
Он старался придать лицу строгость, а тону — суровость. Но голос дрожал. Жена беспомощно смотрела на него. Пальцы ее рук теребили подол платья, худые плечи вздрагивали от приглушенных рыданий.
Он повторил вопрос, на этот раз тихим голосом и обращаясь скорее к себе, чем к жене и дочери.
— Что происходит? — переспросила Ракель твердо. — Я тебе объясню, папа. — Дочь стояла в двух шагах от него, и хотя он делал вид, что не замечает ее, смотрела прямо ему в глаза. — Дело в том, что я фиделистка и вхожу в Движение двадцать шестого…
— Девочка! — прохрипела мать. — Тебя же могут услышать!
Хуан смотрел на дочь широко открытыми вопрошающими глазами. Казалось, он хочет постигнуть глубину только что открывшейся тайны, но понимает, что это невозможно.
Девушка продолжала:
— Да, я фиделистка. А фиделисты — твоя совесть, папа!
— Моя совесть… — задумчиво повторил он.
— Твоя и тебе подобных. Мы как бы внутри вас, но вы боитесь признаться в этом даже себе. Мы делаем то, что делали бы и вы, если бы не были парализованы страхом. Мы делаем то, что хотели бы делать вы, но не делаете из-за страха перед Батистой.
Мать, безмолвно горбившаяся на краю кровати, вдруг вскочила и стремительно бросилась к дочери, схватила ее за плечи. Растрепанные седые волосы, бледное от переживаний лицо и сверкающие отчаянием глаза делали Софию похожей на колдунью.
— Довольно же, Ракель! — закричала она. — Довольно!
Девушка изумленно взглянула на мать, всегда такую кроткую, и вдруг почувствовала себя очень одинокой.
— Как ты смеешь так разговаривать с отцом? — наступала на нее София.
Все трое стояли посередине комнаты, взволнованные, смущенные, ошеломленные происходящим. Мать не отводила глаз от лица дочери, отец уставился себе под ноги на разбросанные по полу вещи. Девушка смотрела на родителей печально и устало, с некоторым сожалением.
— Не знаю, — задумчиво и покорно сказала она, утратив вдруг весь свой пыл, — не знаю, может быть, я говорила так, потому что… Потому что хотела показать вам, что я… что я — это я…
Отец в изумлении смотрел на нее.
— Как ты сказала? — спросил он.
— Я вас очень люблю и буду любить всегда… — Голос девушки дрогнул, и, не выдержав страшного напряжения, она разрыдалась.
— Девочка моя! — мать с нежностью раскрыла ей объятия, но Ракель отстранилась, утирая слезы ладонью.
Хуан медленно раскурил сигару, казалось, он вновь овладел собой. Потом опустился в кресло и взглянул на дочь. Он успокоился, руки его уже не дрожали.
— Все это, конечно, справедливо, что ты говоришь, — начал он, попыхивая дымом. — Весьма справедливо. Я даже согласен с тем, что ты говорила обо мне и о моем страхе. Я действительно спасал свою шкуру, а оправдывался перед собой тем, что будто бы спасаю вас. Я действительно боялся. И сейчас боюсь.
Мать и дочь, стоя рядом, внимательно смотрели на него.
— Бороться, умирать, — продолжал Хуан, — все это очень хорошо, но за кого? И ради кого?
Девушка хотела что-то сказать, но мать остановила ее, приложив палец к губам. Хуан не видел этого, поглощенный созерцанием расползающихся колец дыма.
— Ради кого бороться и гибнуть? Кубу не излечат даже самые мудрые врачи. Она обречена. На ней все прогнило. Политики думают лишь о том, чтобы набить карман, страна их не интересует. И все хотят быть политиками! — Он посмотрел на дочь. — Ты же знаешь, что случилось с Грау… Впрочем, об этом все знают. А что касается Прио, его история тебе тоже хорошо известна, ты уже большая была.
Ракель села рядом с отцом.
— И тогда надо было бороться, — сказала она тихо, но твердо.
— Чибас так и поступил… И застрелился. Пустое это дело, — досадливо поморщился Хуан. — Кубинец развращен, он только и думает о том, как бы разбогатеть. Никто не хочет рисковать ради других, каждый думает о себе. Вот тебе пример…
Он широким жестом обвел комнату. Ракель непонимающе смотрела на него:
— Какой пример? О чем ты?
— Я имею в виду обыск. Здесь ведь были солдаты. Они наверняка приехали вооруженные, на полицейской машине, орали, как обычно, топали. Словом, шуму было достаточно, не так ли?
— Да, — подтвердила мать. В напряженном взгляде девушки читалось недоумение.
— Все соседи поняли, что у нас обыск. Во всяком случае, кое-кто из них не преминул с самым невинным видом подойти к нашему дому, посмотреть, в чем дело. Так ведь? — спросил он у дочери.
Когда она утвердительно кивнула, он встал, прошелся по комнате и, остановившись против Ракели, с усмешкой посмотрел на нее. В его глазах светилось торжество.