— Ну вот, — сказал он, как бы подводя итог. — А кто из соседей побеспокоился о нас? Ну? Наша судьба их нисколько не волнует. Раз это происходит не с ними, других хоть гром порази!
Улыбнувшись, девушка облегченно вздохнула.
— Но, папа… — начала она.
— Постой, — перебил отец. — Нас могли убить, и никто не пришел бы на похороны. Сейчас это опасно. Хотя раньше они толпой валили на кладбище, как на праздник. Еще и машины брали, чтобы прокатиться с удобством. А сейчас… Скомпрометировать себя? Упаси бог! Никто не рискнет своей шкурой ради других. Так что же, бороться за этих людей?
Победоносно выпрямившись, он взмахнул рукой, как бы подводя черту, но дочь перебила его:
— А зачем им себя компрометировать? Какая от этого польза?
— Вот именно! Какая польза… Теперь все ищут пользы только для своего кармана. Ты правильно сказала.
— Но никому не хочется зря рисковать жизнью. Посещение нашего дома сразу после ухода Каньисареса лишь навлекло бы подозрения. А лучше от этого никому не стало бы. Жизнью не бросаются только ради того, чтобы соблюсти вежливость.
— Никого не трогает чужое несчастье. Никого, — горячо настаивал отец.
— Ты так думаешь? Подожди минутку…
Ракель быстро вышла из комнаты. Он недоуменно глядел ей вслед.
— Почему она сейчас вдруг сказала, что любит нас? — в раздумье спросила София. — Почему, когда шел такой разговор? Тебе не кажется это странным? Она никогда не любила нежностей, и вдруг ни с того ни с сего…
Сигара Хуана погасла, но, не замечая этого, он продолжал смотреть на дверь. Потом рассеянно сказал:
— Просто стало стыдно за то, что она нам наговорила. Вот и покаялась. Детские выходки. Мы должны отправить ее к твоей сестре в Гавану, подальше от здешней заварухи.
— Это не детские выходки, Хуан. Ракель что-то замышляет. И это серьезно. — В голосе матери звучала уверенность. — Она на что-то решилась, не знаю, на что именно, но решилась.
— А я говорю тебе, что это просто детские фантазии. Как и ее фиделизм. Ни на что серьезное она не способна. Как будто я ее не знаю! — гордо сказал он. — Ты просто помешалась.
София хотела возразить, но не успела: вошла Ракель, обеими руками прижимая к груди какой-то пакет.
— Значит, ты считаешь, никто о нас не побеспокоился? — сказала она, подходя к Хуану. — Нехорошо огульно чернить всех, папа.
Отец и мать с любопытством смотрели на сверток, который она положила на постель.
— Это мне дала Качита, когда я возвращалась домой. Она сказала, что сегодня мы вряд ли будем готовить. Понимаешь, она думала о нас, когда ходила в лавку. А Качита ведь совсем не богата, если разобраться.
Девушка бережно развернула сверток. На бумаге лежали три бутерброда с ветчиной, три с сыром, столько же булочек и три бутылки пива.
Роландо Синтра уже больше часа бесцельно бродил по улицам. Когда стемнело, направился к улице Корона. Он заранее наметил ее и сейчас шел туда, истомленный тягостным ожиданием.
Долгих шестьдесят минут он попеременно смотрел то на солнце, никак не желавшее убираться за крыши домов, то на свои часы и страстно ненавидел эти последние солнечные лучи. Лучи, которые все еще продолжали светить. Он нетерпеливо жаждал всепоглощающей темноты, но она никак не наступала.
У Роландо, как у ребенка, ожидающего мать, волнение теснило грудь, сжимало сердце, мешая дышать. Его винтовка!
Были минуты, когда им овладевал страх. Рот пересыхал, наполнялся горечью, дрожали ноги, хотелось не идти, а ползти по земле, прошибал холодный пот. Он видел себя лежащим на асфальте, рядом — выпавший из рук кольт, грудь пробита пулями. А вокруг красная гирлянда из крови…
— К черту! Будь что будет! — руганью стряхивал он оцепенение. И с удивлением замечал, что становилось легче. И вдруг как-то неожиданно успокоился.
Ракель. Это от нее шла теплая, мягкая нежность и железная твердость. Ее близость внушала ему уверенность и мужество. Как случилось, что эта хрупкая девушка вдохнула в него такую силу? Он вспомнил свой вопрос: «Хочешь вступить в Движение двадцать шестого?» — и ее уверенный ответ: «Да». Тогда он тоже ощутил прилив новых сил. Рядом с ней он не знал страха. А когда ее не было, он вспоминал о ней, и они вновь были вместе. Сейчас Ракель была рядом. Энергичная и мягкая, стойкая и нежная.
Он с досадой посматривал на уходившее солнце. Застряв на вершинах гор, оно неподвижно следило за ним пристальным огненным оком. Может быть, солнце так и останется там, над горами? Нет. Оно должно уйти. Ночь столкнет его за хребет, придет темнота.