Удивительно, голова была ясной, страх пропал. Но больше всего его поражала необычайная ясность чувств. Он все видел, слышал и ощущал с небывалой остротой: резкий запах спирта, перебивавший запах бензина, соленый вкус крови во рту, мурашки на теле, когда касался желтых рубашек. И в то же время ему казалось, что все это происходит не с ним, что он словно зритель в театре, не он вовсе угодил в руки полиции, а просто из партера наблюдает за происходящим на сцене.
Сквозь гул мотора он услышал голос сержанта, кричавшего в микрофон передатчика:
— Капитан, мы задержали одного с бомбой! Везти его или оставить здесь?
Щелкнул переключатель, и сидевшие в машине услышали громкий, повелительный голос:
— Везите его! Везите!
Солдат, сидевший слева, повернул свое лицо к Карлосу. Юноша увидел сверкнувшие в темноте зубы:
— Ты выиграл в лотерею!
Сержант и полицейский за рулем рассмеялись. Толстяк повернулся к нему и, брызнув слюной, прошипел:
— Засыпался!
И вдруг страх словно хлыстом ожег Карлоса. Ему всего восемнадцать лет! Сердце сжалось.
«Если бы я мог умереть. Умереть здесь, сейчас!»
Его лицо и тело покрылись холодным потом.
Гильермо Эспиноса сидел в темноте — свет горел только в столовой. Он курил, откинув голову на спинку кресла. Час тому назад входная дверь захлопнулась за сыном. И его почему-то пугала поспешность, с какой Карлос вышел из дому.
Глубоко затянувшись, старик качнулся в кресле. Потом затянулся снова, выпустил дым, который окутал его лицо.
— Мой сын… — прошептал он тихо. В его голосе звучали гордость и грусть. — Мой сын…
Он устало прикрыл веки. Маленький, толстый, почти квадратный, с короткими волосатыми руками, с редкими прядями на круглом черепе и постоянной усталостью в глазах. Подвижный, но была в его жестах какая-то натужность затрудненность, словно работала плохо отлаженная машина.
В его мозгу роились тысячи мыслей, но все их можно было свести к одной: «Когда-нибудь, в такую же ночь убьют моего сына. Убьют обязательно. Убьют моего сына!.. Сын с головой ушел в революцию. Если бы я только мог уехать за границу и увезти его из этого ада! В любую страну, туда, где Куба была бы лишь воспоминанием. Но как? Как уехать? Я готов даже вплавь…»
— Но он все равно останется! — громко сказал Гильермо. — Останется!..
Уж скоро год, как отец открыл, что Карлос активный фиделист, что он ежедневно рискует жизнью. От отца трудно такое утаить. Старик чувствовал приближение бури.
У него был большой опыт. При Мачадо он, Гильермо Эспиноса, тоже не бездействовал. Даже бомбу бросил однажды… Его не обманешь разными сказками! Он знал, как делаются такие дела. По мелочам догадывался, что Карлос участвует в борьбе. Это его загадочное молчание, настороженность. Эти вечерние прогулки, когда в городе никто не выходит на улицу после семи. Чтобы убедиться окончательно, он однажды осмотрел шкаф в комнате Карлоса и сразу же наткнулся на запертый ящик. Отец думал найти там листовки, какой-нибудь манифест или что-то в этом роде. Но нашел пистолет и две бомбы с фитилями. Он ужаснулся: все пропало! Парень с ума сошел! Хранить бомбы здесь, в шкафу! Надо с этим кончать. Он поговорит с сыном, заставит его унести все это из дома. Пусть даже придется признаться, что шарил без его разрешения в шкафу.
Однако тут же понял, что не сможет это сделать. Что он скажет сыну? Чтобы тот унес из дома бомбы и пистолет? Чтобы оставил революционную борьбу? А по какому праву? Разве он не знает, что Батиста — ненавистный диктатор? Разве не должен каждый честный человек бороться против этой продажной, преступной власти? Но даже если бы и хватило у него совести постараться отвлечь сына от борьбы, Карлос все равно не послушал бы его. Он будет продолжать свое дело, а отца сочтет ничтожеством, червяком! Лучше молчать и делать вид, что ничего не знаешь. Бомбы ставили под удар и его, хозяина дома. Он тоже получит свое, если нагрянет полиция. Но самое страшное, что сын подвергается смертельной опасности.
И отец молчал. Молчал, притворяясь, что ни о чем не подозревает. А в груди бушевал ад. Он даже жене не сказал ни слова. Пусть она продолжает жить в неведении, гордясь сыном, занятым, как она считала, лишь работой и учебой. В один несчастный день она все узнает.
Он не просил сына попытаться избежать общей для честной молодежи судьбы: страшной смерти и жестоких пыток палачей, более изощренных, чем палачи инквизиции. Молодежь должна рисковать. Именно молодежь. Но он, отец, не смеет так думать. Ведь это его сын. И он еще жив. Его сын…