Удар кулаком заставил его замолчать. Толстый солдат вытер кровь с пальцев. Улыбаясь, капитан покачал головой.
— Значит, ты владеешь собой, — сказал он, кривя губы. — А я уж думал, онемел от страха. Однако ты выдержки не теряешь, и это даже лучше. Это отлично. Как тебя зовут?
Ясные глаза юноши потемнели от презрения и ненависти.
— А вам какое дело?
Сержант сунул руку в карман.
— Это мы взяли у него, капитан, — пояснил он. — Удостоверение торгового служащего.
Капитан раскрыл книжечку.
— Хорошее фото, — сказал он, изучая удостоверение. — Очень хорошее. Совсем как живой. — Он громко прочел: — Карлос Эспиноса Феррер. — Потом прибавил, старчески шепелявя: — Так вот как тебя звали. И жил ты в Педреро и Эскарио. Очень хорошо.
Капитан, улыбаясь, взглянул на своих людей.
— Вы можете идти, — дружески сказал он. И мрачно добавил: — А этот цыпленок останется здесь!
Сержант и солдаты, щелкнув каблуками и откозыряв, вышли.
Оставшись с капитаном один на один, Карлос Эспиноса вызывающе выпрямился. Глаза юноши выражали решимость, над верхней губой блестели бусинки пота.
Пока его везли сюда с Трочи, он продумал план действий. Карлос знал, что смерть будет ужасной, что его наверняка подвергнут самым жестоким пыткам, чтобы заставить говорить. И решил, что ускорит свою смерть, если будет держаться насмешливо и вызывающе. Он приведет палачей в бешенство, и тогда один из них, охваченный яростью, выстрелит в него, таким образом он избежит пыток. Однако, юноша понимал, что оскорблять своих мучителей он сможет лишь в приступе гнева. И теперь, когда даже удар по лицу не вызвал в нем этого спасительного чувства, он клял свой мягкий характер.
Капитан, оскалившись, показал черные от никотина зубы.
— Ты нам поможешь, — шепнул он, как друг и сообщник. — Я знаю, что ты нам поможешь. Это тебе выгодно.
Он говорил по-отечески мягко, но с легкой угрозой.
Юноша продолжал с презрением глядеть на него. Взмахнув закованными в наручники руками, он воскликнул.
— Я ничего не скажу. Вы теряете зря время.
— Скажешь, скажешь, например, кто дал тебе эту игрушку. А если не скажешь, сам увидишь, что тебя ждет. — Угроза в его голосе звучала уже откровенно.
Карлос Эспиноса, сгорбившись, опустил голову. С его лица сошло вызывающее выражение, он казался сломленным.
— Хорошо, я все скажу, — прошептал он еле слышно. — Все. Но поклянитесь, что никто не узнает, что это я сказал.
— Клянусь, — заверил капитан, поднимая руку. — Ну, кто дал тебе бомбу?
Юноша выпрямился. Улыбка обнажила его ровные, блестящие зубы. Медленно, негромко сказал:
— Фидель Кастро. Это бомбу дал мне Фидель Кастро. Он сейчас в Сьерре, и вам осталось только сбегать за ним. Но ведь ты сын потаскухи и побоишься туда пойти. Ты сын потаскухи и не сможешь подняться…
На этот раз удар пришелся в подбородок, свет померк в глазах Карлоса.
Перестрелка утихла, и уже давно не было слышно взрывов. Тишина, воцарившаяся на улицах, поползла в полутемную комнату, где в напряженном ожидании сидели мужчина и женщина. Кико понимал, что настало время идти домой. Тревожные звуки умолкли. А Лола, прищурив глаза, склонила голову на грудь и, улыбаясь, укоризненно покачивала головой. Кико удивился, но она, казалось, вовсе не собиралась спать.
Больше не было поводов для задержки, и ему оставалось лишь отправиться в дорогу. Выйти на улицу… Он надеялся, что перестрелка продлится до утра. Как это прекрасно — лежать на диване, под падежной защитой стен и запертых дверей! Можно думать о чем угодно, когда ты отгорожен от ночных улиц Сантьяго. Разумеется, какая-нибудь шальная пуля может угодить и в окно, но куда опаснее идти навстречу ей. На улицах по-прежнему было тихо. «Выхода нет».
Лола, покачиваясь в кресле рядом, не отрывала взгляда от его лица. Ее глаза в полумраке можно было принять за пару светляков. Кико понимал, что она хотела сказать:
«Почему ты не уходишь? Неужели собираешься оставить мою дочь одну? Ты боишься? Тебе стыдно? Ну, иди. Иди сейчас же».
— Да, да. Я ухожу, — вслух ответил он.
Теща встала быстрее его и, ласково взяв за руку, повела к дверям.
— До завтра.
— До свидания, сынок. Скажи, что завтра я приду ранехонько. Ведь я не ты, я боюсь ходить ночью по городу.
У него не хватило сил ответить. За спиной захлопнулась дверь. Итак, он на улице. Сердце Кико рванулось, чтобы выскочить из обмякшего тела, и, словно кость застряло в горле, мешает дышать. Пот стекает со лба, застилает глаза. Холодит затылок.
— Каррамба! Какой же я трус!