Даскаль вскрыл несколько конвертов и начал читать скучные письма. В семь часов Дуарте позвонил сказать, что не вернется, так как приглашен сегодня на ужин. Даскаль воспользовался случаем, чтобы уйти. С вежливым равнодушием попрощался с Кармен и, как сообщник, улыбнулся Дорите, которая, глядя в маленькое зеркальце, подкрашивала брови.
Квартира Брачо Санчеса на Ведадо была маленькой и претенциозной. Брачо заполнил ее вьющимися растениями, потому что «они нудные и назойливые». Да и сам Брачо был назойливым и нудным.
Даскаль посетил одну из его выставок, и в холстах, чересчур насыщенных краской, которая, видно, накладывалась шпателем, он узнал Пикассо; не мог только понять, какому из его периодов подражал Брачо.
Когда Даскаль вошел, маленький зал был полон народу и все говорили разом. Кто-то дал ему стакан рому. Даскаль подошел к группе людей, которые спорили насчет журнала «Раисес». Те, кто там печатался, защищали журнал, а те, кого не печатали, ругали его. На самом же деле все мечтали напечататься в «Раисес». Брачо вместе с другими художниками и группой «избранных» писателей собирался издавать новый журнал. Сейчас он — толстый и грубый — излагал свои планы, окруженный кучкой людей, тесно сбившихся у балкона. «Главное — иметь хоть что-то за душой и самовыражаться; без всяких идеологий и «измов»; пусть каждый делает, что хочет». Поэт Эрмудес оказался скептиком: «Начнем с того, что журнал все равно читать не станут, да и мы сами не будем его читать». Брачо отпарировал: «Маловерам в моем журнале не место! А вера способна горы сдвинуть».
Даскаль пошел на кухню. Прислонившись к раковине, Карлос Сарриа слушал, как два композитора разговаривали об Эрике Сати. Как раз недавно Карлос говорил Даскалю, что собирается учиться играть на гитаре. Даскаль поздоровался с ним издали, но добраться до него не смог. Разговоры в прокуренной комнате мешались в неясный разноголосый гул: «Дадаизм-муссолини-маринетти-гегель-антонио-гитерас-диалектический-материализм-ритмы-евреи-в-германии-томас-мор-на-французскую-ривьеру-смерть-титико-льяноса-выборы-аграмонте-учредительное-собрание-шостакович-сафра-жан-поль-сартр…»
Даскаль услышал, как поэт Эрмудес говорил: «На днях мне рассказали случай, очень характерный для отношения общества к творчеству как таковому. Один художник рисовал в Центральном парке, к нему подошел молодой парень и спросил, что он делает. Художник ответил, что он ловит конкретные проявления жизни и в меру своего субъективного восприятия материально воплощает их посредством линий, объемов и плоскостей. А парень отвечает: «Да, да, знаю я вас, подонков». Кое-кто засмеялся, но остальные невесело молчали.
Поставили пластинку: сначала «Мама Инес», потом дансон, а за ним «Жемчуг твоих уст». Шум стоял невыносимый. Даскаль уже было направился к двери, как вдруг увидел входившую Марию дель Кармен Седрон. Она была очень привлекательна в этот вечер в своем красном платье, простом и облегающем, а ее черные волосы от красного платья казались еще чернее.
— Тут невозможно оставаться, — прокричал Даскаль.
— Но я пришла именно сюда, — ответила Мария дель Кармен.
— Ты же видишь, что тут творится. Пойдем посидим где-нибудь поблизости.
Они вышли из квартиры и сели у самых дверей прямо на ступеньку парадной лестницы. Здесь, на ступеньках, они слушали гам и музыку и принимали участие в общем веселье, только оно их не оглушало.
— Ты не был вчера на пикнике, — сказала Мария дель Кармен.
— Я не мог — работал.
— А по телефону ты сказал, что не занят и придешь.
— А потом вот вышло, что не смог…
— Ты ведь с комплексами, потому, видно, и не пришел.
Даскаль почувствовал, как воля его куда-то стремительно уходит, и понял, что вот-вот готов будет полностью, безраздельно, всем существом отдаться этому насмешливо-благосклонному взгляду. Огромного труда ему стоило не выдать себя. Он притворился, будто не слышит.
— Я же говорил Лбе, что обедал в обществе твоего отца, — сказал Даскаль.
— Говорил. А я почему-то не сказала, что потрясена твоей важностью.