Протяжно зазвонил телефон. Раз, другой, третий.
Василий Иванович взял трубку.
— Вас вызывает «Новая жизнь», — протянул сонный девичий голосок.
Потом послышались свист и протяжное завывание. Рыбаков вслушался в шум и с трудом различил глухой, будто из-под земли исходящий, голос, который повторял одно и то же слово:
— Райком! Райком! Райком!
— Райком слушает. Я слушаю. Слушаю вас!
— Райком? — все еще сомневаясь, произнес далекий голос.
— Рыбаков слушает.
— Это вы, Василий Иванович? Здравствуйте. Говорит Новожилова из «Новой жизни». Парторг из «Новой жизни». Вы меня слышите?
— Слышу. Не кричите. Говорите спокойнее, а то все звенит.
— Василий Иванович, — неожиданно отчетливо раздалось в трубке. — У нас беда. Третий день скот без корма. Совсем без корма. Тридцать коров уже привязали к потолку. Еще два-три дня — и начнется массовый падеж.
— Где Романенко? — бешеным голосом крикнул Рыбаков. — Председатель где?
— Он уехал в соседний район к куму. Пятый день не показывается.
— А заместитель, парторг? Ты же парторг. Где ваши коммунисты?
— Что мы сделаем? Нас всего четверо, и те бабы.
— Ладно, — после долгой паузы сказал Рыбаков. — Завтра у вас будет наш представитель. Надо найти выход из положения на месте. Помоги ему. Если начнется падеж, ты первая будешь отвечать. Поняла? Первая.
— Поняла, — еле слышно отозвался голос издалека. — До свидания.
«Кого же послать в «Новую жизнь»? Нужен решительный и смелый человек. Чтобы не раздумывал, не согласовывал, а действовал на свой страх и риск. Чтобы мог поднять весь народ…»
На глаза Рыбакову попала пухлая папка. Она была полна непрочитанных бумаг, а утром нужно выезжать в МТС. Василий Иванович присел к столу и стал просматривать телеграммы, письма, решения. С чем только не обращались в райком областные организации. МТС не выполнила план набора на курсы трактористов — и облзо «ставит об этом в известность» райком. Из школ отсеялось несколько сот учеников — и облоно «обращает на этот недопустимый факт внимание райкома и просит помочь». Досарм не выполнил задания по подготовке пулеметчиков и радистов — и облдосарм «просит обсудить этот вопрос на бюро РК ВКП(б)…»
Он торопливо прочитывал бумаги, метя их короткими резолюциями, а сам все думал о «Новой жизни». Ведь там погубят скот, если не приедет нужный человек и не раздобудет корма. Кого же послать?
— Можно? — донеслось от порога.
— Входи.
Степан Синельников молча остановился посреди кабинета.
— Ты чего не спишь?
— Я зашел объяснить… Конечно, я виноват. По форме виноват, но ведь суть…
— Суть всем ясна, иначе бы с тобой так не разговаривали. Садись. — Решительным жестом отодвинул бумаги, вгляделся в лицо Степана: «Совсем вымотался». Спросил сочувственно: — Дома все в порядке?
— Как всегда.
— Отец пишет?
— Пишет. Он в этом деле аккуратный. Из любого похода, из любого боя хоть пять строчек, а весточку все же пришлет. Знает мамин характер.
— Строгая очень?
— Да нет. Просто волнуется. Чуть запоздает письмо — у нее все из рук валится, по ночам плачет.
— Это хорошо, любит, значит. Когда солдата любят да ждут, ему легче воюется. А у тебя как настроение? Не раскис после сегодняшнего?
— Нет.
— Есть для тебя одно ответственное поручение. Ответственнейшее. Надо спасать скот в «Новой жизни». Беда там…
Степан, слушая Рыбакова, преображался. В эти минуты он был по-настоящему счастлив.
Синельников ушел, и Василий Иванович снова принялся за бумаги.
Медленно худела папка.
Неслышно текли минуты.
Катилась к рассвету ночь.
Дверь кабинета бесшумно растворилась. Вошел Плетнев.
— Вот работнички, — с веселой злостью проговорил он от порога. — Только и делов, что сводки составлять, так и те никогда не сделают вовремя. Там прочерк, тут под вопросом, здесь не выяснено. Делопуты.
— Это ты райзо костеришь? — насмешливо спросил Рыбаков.
— Его.
— Молодец. Бей еще крепче, только не забывай, что райзо — ведущий отдел твоего исполкома. Помнишь, как деды говаривали: «Сама себя раба бьет, коли нечисто жнет».