Не все добрались до места назначения. Многих по дороге схоронили или полуживых от дистрофии сняли с эшелона.
А те, что доехали до Малышенки, шумным цыганским табором разместились в Доме культуры. В основном это были люди умственного труда. В них Сибирь нуждалась всегда, а теперь тем паче. За несколько дней ленинградцы разъехались по деревням. Сибиряки потеснились, по-братски разделив с эвакуированными и хлеб, и кров.
Дом культуры опустел. Только в гримировочной комнате, за перегородкой, сколоченной из старых декораций, осталась жить семья Козловых. Две женщины. Немолодая, худощавая, с задумчивым лицом и пугливым взглядом Мария Александровна и с ней дочь Зоя.
Первыми о Козловых зимой узнали драмкружковцы. Они собрались, чтобы почитать новую пьесу. Расселись на сцене да холод прогнал их оттуда.
— Айда в гримерную, — скомандовал Синельников, и через минуту шумная ватага молодежи ворвалась в гримировочную комнату.
— О, братцы, да здесь благодать. Жара, как в Крыму! — воскликнул Борька Лазарев и прошелся по кругу, выбивая дробь.
— Испей холодной водицы, Боря, охладись, — сверкнула озорной улыбкой Аня Таран, снимая с головы пуховую шаль.
Все разделись, свалив в кучу пальто, полушубки. Степан одернул гимнастерку, поправил ремень.
— Ну, что, друзья, за дело. Уже половина девятого. Давайте начинать.
Кружковцы расселись вокруг длинного стола.
— Итак, новая пьеса называется «Синий платочек». Неплохо. Начнем читать? — обратился Степан к товарищам.
В это время в углу фанерной перегородки отворилась узенькая дверка. Из нее вышла невысокая светловолосая девушка. Окинула собравшихся взглядом, улыбнулась одними глазами.
— Добрый вечер, товарищи.
Степан слышал, что в Доме культуры остался кто-то из ленинградцев, но позабыл об этом и сейчас был изумлен не меньше товарищей. Все же он первым оправился от неожиданности. Вскочил, подбежал к незнакомке.
— Рад познакомиться с вами. Степан Синельников.
Она легонько пожала его протянутую руку.
— Зоя.
— Вот уж не думал, что вы скрываетесь за этими антресолями. — Степан кивнул на перегородку.
Губы девушки дрогнули. Лукавая улыбка разлилась по лицу, на подбородке четко обозначилась глубокая ямочка.
— Да, здесь мы живем. Только, по-моему, это сооружение называется переборкой, а не антресолями.
— Может быть, — Степан смущенно хмыкнул. — Знакомьтесь с нашими ребятами.
Их окружили. Каждый, пожав Зое руку, назвал себя.
— Можно, я посижу с вами, послушаю? — спросила Зоя.
— Пожалуйста, — откликнулся Степан.
Снова все расселись вокруг стола. Аня Таран придвинула к себе единственную лампочку с растрескавшимся стеклом и начала читать пьесу.
О Зое скоро позабыли. И она ничем не напомнила о себе. Но когда стали обсуждать программу завтрашнего концерта, она вдруг сказала:
— Я бы тоже могла выступить, если вы, конечно, не возражаете.
Степан вынул из кармана огрызок карандаша, склонился над листком с программой. Написал в конце цифру 14, покрутил карандаш в воздухе.
— С чем будете выступать?
— Что-нибудь прочту. Запишите «Нунчу» Горького.
— Стихотворение? — полюбопытствовал Борька Лазарев.
— Нет, проза…
По дороге домой Борька Лазарев сказал Синельникову:
— Надо бы прослушать ее сначала. Черт знает, что это за «Нунча». Да и неизвестно, как она читает. «Проза». Тоже мне мастер художественного слова.
— Ничего, — успокоил Степан приятеля. — Завтра услышим. А вообще девушка симпатичная и скромная.
— Они спервоначалу все симпатичные и скромные. Поживем — увидим, — с философским глубокомыслием процедил Борька и презрительно плюнул под ноги.
Некоторое время друзья шли молча. Вдруг Степан остановился, повел перед собой рукой.
— Смотри, Борька, красота какая!
Перед ними расстилалась широкая безмолвная улица, облитая ярким желтым светом полной луны. Земля, дома, деревья — все было окутано сверкающим пуховым покрывалом. Оно искрилось и переливалось перед глазами. Степану вдруг стало неловко оттого, что он топчется в подшитых валенках по этой серебряной белизне. Деревья, опушенные инеем, раскинули белые ветки, от которых падали на снег замысловатые узоры теней. Молчаливые и темные дома стояли по пояс в снегу. Ни вздоха ветерка, ни человеческого голоса. Это застывшее, сверкающее, ледяное безмолвие казалось настолько нереальным, что Степан нимало не удивился бы, если б вдруг произошло какое-нибудь невиданное чудо. Сказка была здесь, где-то рядом. Ее присутствие ощущалось во всем. Треснул сучок на дереве, сбросив охапку снега. Не вещая ль сова качнула этот сук? Над трубой одинокой, стоявшей на отшибе избенки, показалось и тут же растаяло черное облако дыма. А может, это Баба-Яга на метле вылетела? И от этого ожидания сказки, от ее близости Степаново сердце замерло в сладостной тревоге. Борька молчал, тоже плененный красотой морозной лунной ночи.