— Приехали, Полина Михайловна!
Она смущенно поглядела на него. Он возился с зажигалкой. На сосредоточенном лице — ни тени улыбки.
Федотова вылезла из ходка, неловко переступила занемевшими ногами.
— А вы разве не зайдете в правление? И лошадь бы передохнула.
— Нет. Мне надо в Жданово дотемна добраться. Пока. — И протянул ей руку.
Гулко, как выстрел, хлопнула дверь. На крыльце показалась Настасья Федоровна Ускова. Она была в легком платьишке, без платка.
— Ишь, как начальство сторонится нас! — послышался ее грудной сильный голос.
Рыбаков повернулся к ней. «Простынет ведь», — встревожился он и выпрыгнул из ходка. Прикрутил вожжи к столбу, легко взбежал по ступенькам.
— Здравствуй. Пошли в правление, — и первым вошел в дом.
В кабинете Усковой никого. Полина Михайловна кинула на подоконник полевую сумку.
— Там у вас рукомойник в сенях. Пойду соскребу грязь и умоюсь.
Когда она скрылась в сенях, Рыбаков строго спросил Ускову:
— Чего это ты в одном платьишке летаешь? Простудиться хочешь?
— Аль жалко меня?
— Значит, жалко.
Она закрыла ладонью глаза, склонила голову.
Рыбаков кашлянул, спросил с хрипотцой в голосе:
— Ты что, Настя?
Она отняла ладонь от лица. Грустно улыбнулась.
— Теперь так и будешь — все мимо да мимо?
— На обратном пути заскочу.
— Когда?
— Дней через пять.
— В среду, значит. Надолго?
— Видно будет.
— Пять дён, — устало проговорила она и снова закрыла глаза ладонью.
Вернулась Федотова, на ходу расчесывая волосы. Рыбаков покосился на нее, улыбнулся уголками губ.
— Ну вот, привела себя в боевую готовность. Теперь можно не сомневаться в успехе.
— А что? — Федотова гордо откинула голову. — Не подведем, Настасья Федоровна?
— Не подведем, — сдержанно ответила Ускова. — Нам и осталось-то пустяки. Только начать да кончить.
— Много еще не убрано? — поинтересовался Рыбаков.
— Гектаров триста. Да и скошенный-то в суслонах мокнет.
— Надо молотить. По два раза пропускайте через барабан. Поднимите весь народ, всю технику — и ни минуты передышки, пока на поле есть хотя бы один сноп. Метеосводка хорошая. Ожидается резкое потепление.
— Хорошо, Василий Иванович. — Ускова качнула головой. — Не сомневайтесь.
— Мне пора. Бывайте здоровы. Воюйте.
Подал руку Полине Михайловне. Повернулся к Усковой.
— Водицей напой, председательша.
Она принесла алюминиевую кружку с водой. Медленно сквозь зубы тянул он студеную воду, а сам смотрел на нее. Их взгляды встретились. «Неужели нельзя?» — спросил ее взгляд. — «Нет». — «Как тяжело». — «Мне тоже». Отдал ей кружку, вытер ладонью губы.
— Бывайте. — И ушел.
Женщины, не сговариваясь, подошли к окну и молча смотрели, как Василий Иванович спускался с крыльца. Вон он взял вожжи, вскочил в ходок.
Отдохнувший Воронко рванул с места и понес. Через минуту он скрылся за поворотом.
— Улетел, — выдохнула Настасья Федоровна.
— Непоседа, — в тон ей проговорила Федотова. — Все норовит своими руками сделать… День и ночь, день и ночь. Никакого роздыху. А ведь совсем молодой.
— Наши-то мужики, — Ускова улыбнулась, — двужильные и двухсердечные. Как бы он ни загонял себя, как бы ни заработался, а сил у него и на любовь хватит.
Федотова пытливо заглянула собеседнице в глаза и вдруг сказала, не то утверждая, не то спрашивая:
— Любишь его?
От неожиданности Настасья Федоровна отпрянула, густо покраснела. Гневно сверкнув влажными карими глазами, сердито выговорила:
— С чего вы взяли? Чепуха какая…
— Не надо. — Полина Михайловна положила руку на плечо Усковой. — Не хочешь правды сказать — помолчи. Обманом себя же унизишь. Да и не обманешь меня. Вижу, любишь.
— Твоя правда. Люблю.
Счастливая улыбка озарила ее гордое, красивое лицо. Ускова прошлась по комнате. Остановилась против Федотовой. Деловито спросила:
— Надолго к нам?
— На несколько дней, потом уеду в другие колхозы.
— Тогда пошли ко мне. Поедим, отдохнем. В ночь сегодня фронтовой субботник. Молотить будем. Вишь, как распогодило. Нельзя упустить.
Женщины вышли из правления и направились к дому Усковой. Минуты через две им встретилась толпа ребятишек. С ними две учительницы. Ребята обступили Ускову со всех сторон.
— Настасья Федоровна! Тетя Настя! — кричали они. — Мы колосья собирали.
Белобрысый малыш с красным мокрым носом дергал ее за подол и, не переставая, кричал:
— Я больше! Я больше!