Моё лекарство возымело действие. Он оживился, и глаза у него заблестели.
- Тебе действительно понравилось?
- Просто блеск, старина.
- Хорошая подборка, верно?
- Потрясающая.
- А как тебе поэма <Одиночество>?
- Шикарная вещь.
- Настоящий шедевр.
- Жемчужина из жемчужин. Кто её сочинил?
- Там стояла подпись, - несколько холодно ответил Сиппи.
- У меня плохая память на имена.
- Её написала, - с лёгкой дрожью в голосе произнёс бедолага, - мисс Гвендолен Мун. Ты не знаком с мисс Мун, Берти?
- По-моему, нет. Приятная девушка?
- Боже всемогущий! - воскликнул Сиппи.
Я пристально на него посмотрел. Если вы спросите мою тётю Агату, она вам скажет, - по правде говоря, она вам скажет, даже если вы её не спросите, - что я тупой бесчувственный бездельник. Едва разумное существо - так она однажды меня окрестила, и должен вам признаться, по большому счету в чём-то она права. Но есть область, в которой я разбираюсь не хуже детектива по кличке <Ястребиный Глаз>. Влюблённых я распознаю быстрее, чем любой парень моего веса и возраста в Метрополии. За последние несколько лет я перевидал такое количество своих знакомых, поражённых этой болезнью, что теперь узнаю её за милю в густом тумане. Сиппи сидел, откинувшись на спинку кресла, и грыз карандаш, глядя в стену отсутствующим взглядом, так что мне нетрудно было поставить ему диагноз.
- Выкладывай, что у тебя стряслось, - сказал я.
- Берти, я её люблю.
- Ты ей признался?
- Что ты! Как я могу?
- Не вижу ничего сложного. Когда будешь с ней разговаривать, упомяни о своей любви между делом.
Сиппи глухо застонал.
- Знаешь ли ты, Берти, что значит чувствовать своё ничтожество?
- Конечно! Иногда это чувство возникает у меня, когда я беседую с Дживзом. Но сегодня он зашёл слишком далеко. Представляешь, у него хватило наглости раскритиковать вазу:
- Она намного выше меня.
- Да ну? Высокая девица?
- Духовно. Она небесное создание. А я кто? Жалкий, земляной червь.
- Ты в этом уверен?
- Да. Разве ты забыл, что год назад мне дали тридцать дней тюрьмы вместо штрафа за то, что я украл полицейский шлем?
- В то время ты был под мухой.
- Вот именно. Какое право имеет пьяница и закоренелый преступник мечтать о богине?
Я смотрел на бедолагу, и сердце моё обливалось кровью.
- Послушай, старина, а ты не преувеличиваешь? - спросил я. - Все, кто получает достойное воспитание, веселятся от души в ночь после регаты, и лучшие из нас имели неприятности с законом.
Он покачал головой.
- Не утешай меня, Берти. Это очень благородно с твоей стороны, но слова ничего не изменят. Нет, я могу лишь поклоняться ей издали. Когда я вижу её, мной овладевает странное оцепенение. Язык мой словно прилипает к гортани. Я так же не могу сделать ей предложение, как: Войдите! - крикнул он.
Только бедняга немного разговорился, как ему помешал стук в дверь. Вернее, не стук, а удар, причём весьма сильный. В комнату вошёл дородный, важного вида деятель с пронзительным взглядом, римским носом и высокими скулами. Властный тип, вот как я бы его назвал. Мне не понравился его воротничок, а Дживз наверняка неодобрительно отнёсся бы к его мешковатым штанам, но тем не менее вид у него был властный. В нём чувствовалась непреодолимая сила, совсем как в полисмене-регулировщике.
- А, Сипперли! - сказал он.
Старина Сиппи разволновался, дальше некуда. Он вскочил с кресла и встал по стойке смирно, закатив глаза.
- Садитесь, Сипперли, - милостиво разрешил регулировщик. Я не произвёл на него ни малейшего впечатления. Бросив на меня пронзительный взгляд и пошевелив носом, он раз и навсегда позабыл о существовании Бертрама. - Я принес вам ещё одно - ха! - приношение на алтарь искусства. Прочтёте мою статью, как только освободитесь, мой мальчик.
- Да, сэр, - сказал Сиппи.
- Думаю, вы получите огромное удовольствие. Но я вот на что хотел обратить ваше внимание: мою новую статью следует поместить на более достойное место, чем предыдущую. Я, конечно, понимаю, что в еженедельнике это сделать нелегко, но мне совсем не нравится, когда мой труд печатают вместе с рекламой всяких там увеселительных заведений. - Он на мгновение умолк, и в его глазах появился угрожающий блеск. - Вы ведь учтёте моё пожелание, Сипперли?
- Да, сэр.
- Очень вам обязан, мой мальчик, - снисходительно произнёс регулировщик, благодушно улыбаясь. - Вы должны простить меня за настойчивость. Я никогда в жизни не стану диктовать издателю, как надо - ха! - издавать, но: Это всё, Сипперли. До свидания. Я зайду узнать о вашем решении завтра в три часа пополудни.
Он удалился, оставив после себя дыру в воздухе размером примерно десять на шесть футов. Когда, по моим подсчётам, дыра затянулась, я уселся на стул и спросил:
- Что это было?
Внезапно мне показалось, что старина Сиппи спятил. Он поднял руки над головой, затем вцепился себе в волосы, изо всех сил пнул стол ногой и повалился в кресло.
- Будь он проклят! - воскликнул бедолага. - О боже, сделай так, чтобы по дороге в церковь он поскользнулся на банановой кожуре и вывихнул обе лодыжки!
- Кто он такой?
- О боже, сделай так, чтобы он осип и не смог больше сказать ни слова!
- Да, но кто он такой?
- Директор моей школы.
- Знаешь, старина, может, тебе лучше:
- Директор школы, в которой я учился, - поправился Сиппи и смущённо на меня посмотрел. - О, господи! Ты хоть понимаешь, как я влип?
- По правде говоря, не очень.
Сиппи вскочил с кресла и забегал по комнате.
- Что ты чувствуешь, - спросил он, - встречаясь с директором школы, в которой ты учился?
- Я с ним не встречаюсь. Он давно умер.
- Тогда я скажу тебе, что чувствую я. Мне кажется, я снова стал учеником, и учитель вытурил меня из класса за учинённые мной беспорядки. Однажды так и случилось, Берти, и я не забыл об этом до сих пор. Словно вчера помню, как я стучу в дверь кабинета старика Уотербери и слышу: <Войдите>, напоминающее рык льва при встрече с первыми христианами; а затем я вхожу и останавливаюсь перед ним и объясняю, за что меня выгнали, переминаясь с ноги на ногу, и наклоняюсь, ожидая целую вечность, и получаю шесть смачных ударов по одному месту тростью, жалящей хуже гадюки. И когда сейчас я вижу Уотербери, моя старая рана начинает ныть, и я могу лишь сказать ему <Да, сэр> или <Нет, сэр>, чувствуя себя при этом четырнадцатилетним мальчишкой.
Теперь я разобрался, что к чему. Беда таких парней, как Сиппи, занимающихся писаниной и всем прочим, заключается в том, что они обладают артистическим темпераментом и поэтому могут упасть духом в любую секунду.
- Он заваливает меня статьями вроде <Школы в старых монастырях> или <Малоизученные выражения Тацита> и требует, чтобы я напечатал эту дребедень, а у меня не хватает силы воли ему отказать. При этом считается, что мой еженедельник должен служить интересам высшего общества.
- Ты должен быть твёрд, Сиппи. Твёрд и непреклонен, старина.
- Не могу. Рядом с ним я чувствую себя изжёванной промокашкой. Когда он смотрит на меня, выставив нос, моя душа уходит в пятки и я снова становлюсь школьником. Он меня просто преследует, Берти. И как только владелец <Мейферского вестника> обнаружит в газете хоть одну такую статью, он справедливо решит, что я свихнулся, и уволит меня в ту же секунду.
Я задумался. Проблема была не из лёгких.
- А что, если?: - предложил я.
- Ничего не выйдет.
- А жаль, - произнёс я со вздохом.
* * *
- Дживз, - сказал я, вернувшись домой - напряги свой ум.
- Сэр?
- Тебе придётся пошевелить мозгами. Дело необычайно сложное. Ты когда-нибудь слышал о мисс Гвендолен Мун?
- Поэтессе, написавшей <Осенние листья>, <Это было в Англии в июне> и другие поэмы?
- Великие небеса, Дживз! По-моему, ты знаешь всё!
- Большое спасибо, сэр.
- Ну так вот, мистер Сипперли влюбился в мисс Мун.
- Да, сэр.
- Но он боится сказать ей о своей любви.
- Частый случай, сэр.
- Считает себя недостойным её.
- Вот именно, сэр.